воскресеньям мы ходили в церковь. И вот однажды мне говорят, что танцовщица больше не нужна, но есть работа в стриптизе. А я постоянно посылаю маме много денег. И пишу ей, что работаю то в театре, то на ресепшн в уважаемой гостинице, иногда снимаюсь в кино. Может, она и верит всему этому бреду. И вот однажды говорят, что помимо стриптиза придется делать другую работу, точно такую же, как сейчас. Сейчас в Японии все уже не так, как раньше, платят меньше денег, падают цены и на квартиры, и на проституток. А еще якудза приходят и берут дань, даже с этих паршивых десяти тысяч иен. И нельзя им отказать — бьют. Я не знаю, где они держат мой чертов паспорт, эти черти из Кёкусин-кай. Они меня охраняют, это правда, ведь есть якудза, которые на самом деле плохие. А этих, из Кёкусинкай, я уже не боюсь. Есть среди них хорошие, но есть и очень плохие. Ко всему привыкаешь. Там, в Маниле, в «Лас-Вегасе», к нам всегда приходил один плохой якудза, который разговаривал с нами угрожающим тоном. Но как-то пришел другой, вроде бы его босс, оябун, ты знаешь. Он был очень приятный. Такой очень-очень приятный японец. Сначала я его боялась, у него были страшные глаза. Да, страшные глаза. Как у лягушки? Наверное, ты прав, как у лягушки. Ты его знаешь? Эй, ты чего так разволновался? И лицо у него было, может, как у дракона. Но потом я поняла, что он очень приятный, и если у нас возникали проблемы с якудза в Маниле, то он всегда их решал. И ничего не хотел взамен. Ни денег, ни секса — ничего. Хороший человек. Я видела, что якудза его уважают, даже китайцы. Иногда он приходил с одной и той же женщиной, худой, как лапша, и совсем повернутой на голову. Она была неприятная, орала на нас и иногда била, но он нас защищал. Китайцы больше всего ее боялись. Думаю, она была на амфетаминах, понимаешь? Как его звали? Я не знаю. Откуда мне знать, но он был большим боссом. Я его здесь два дня назад видела. Что с тобой случилось? Эй, ты в порядке? Что с тобой? Конечно, я уверена. Я его видела! Он сказал, что приехал навестить мать, по делам или что-то вроде этого. А потом вернется в Манилу и заберет меня с собой. Не то чтобы мне было чем там заняться. Когда он как-то пришел проведать меня в гостинице в Маниле, я видела, что он очень грустный, я сразу чувствую одиноких. Грустные и одинокие — это ведь по моей части, правильно? Но когда он пришел ко мне в маленькую гостиничную комнату в Маниле, перед тем как нам ехать в Токио, я доставила ему маленькую радость, и я видела, как он благодарен мне, он даже оставил много денег. Я его здесь видела, конечно. Я даже сказала ему: «Привет, помните, мы встречались в Маниле, господин босс?» Но он посмотрел на меня, как рыба, и ушел. Выглядел плохо. Если хочешь знать, в Маниле он по-другому выглядел. Может, это не он? В Маниле он был в костюме и все такое, как и полагается большому боссу. А здесь совсем никакой. Откуда мне знать, что с ним произошло. Может, тоже спятил, как и его подружка. Я думала, он поможет мне здесь, как помогал там. Жалко. Нет, нет. Больше я его не видела. Это было здесь, во втором переулке отсюда.
А когда некому взять меня в гостиницу, я прихожу сюда, ведь здесь открыто до утра, покупаю чашку супа и кладу голову на стол, как те двое внизу, которых я не знаю. Они приходят сюда уже третью ночь подряд, те старики. Кто знает, откуда они и куда они идут отсюда? Они такие одинокие, правда?
Пианино и проститутки, двое бездомных, трое в шелковых костюмах, лестницы, элегантно вьющиеся вверх, деревянные выгравированные перила, потрепанные бархатные диваны и трое, которым не нужен дом. Ардеко.
— Линда, вот номер телефона. Если увидишь того японца, тут же позвони мне, хорошо? Пожалуйста!
— Конечно, гайдзин-сан. Конечно. Может, ты хочешь, чтобы я куда-нибудь пошла с тобой за эти двадцать тысяч йен?
— Нет, спасибо, Линда. Спокойной ночи. То есть с добрым утром.
Он здесь.
Ноябрь 1993 г
Как-то Оасака звонит и говорит:
— Приходи к нам в офис завтра вечером. Я за тобой заеду. Куда? Не спрашивай. Приходи в восемь вечера.
Я привык не задавать вопросов в этом мире. Когда они так меня вызывают, всегда происходит что- нибудь непредвиденное. Я заинтригован.
На следующий день я прихожу в восемь вечера в офис. Оасака, которого я не видел уже много месяцев, ждет меня. Он говорит мне: «Пойдемте! Сегодня вы ночуете у меня. Завтра утром мы едем кое- кого встречать. Встаем рано. Поехали быстрее, чтобы успеть выспаться».
Я спрашиваю, в чем дело, но он не отвечает.
На следующий день он будит меня в три утра, я встаю, не задавая никаких вопросов.
— Мы едем в тюрьму в часе езды отсюда, — говорит он.
Кто-то освобождается? Оасака очень взволнован. Может, Тецуя?
И вот вдалеке виднеется здание тюрьмы. Мы подъезжаем и видим множество черных машин, собирающихся у задних ворот тюрьмы, словно огромные монстры-муравьи, расползающиеся по ячейкам. Время от времени они перемигиваются друг с другом в темноте. Оасака говорит мне, что сегодня освобождается Тецуя и что сегодня откроется новая страница в истории Кёкусин-кай.
Четыре часа, еще темно. Перед задними воротами тюрьмы фонарный столб слабо освещает местность. Полицейский выходит из ворот, смотрит в темноту и заходит обратно.
Около семидесяти черных машин собрались той ночью на площадке у задних ворот тюрьмы. Они прибыли черными колоннами с разных уголков страны к этому месту встречи и к этому часу, половине пятого утра, к рассвету. Каждый, кто уважает выходящего на свободу, каждый, кто уважает себя, кто дорожит своим положением, своей безопасностью и положением, приехал сюда этой ночью. Сегодня освобождается новый босс семьи Кёкусин-кай.
И еще. Все приехавшие сюда сегодня заявляют тем самым, что они на стороне, воюющей против Ямада-гуми. Их присутствие здесь — это вызов большой и могущественной семье якудза в Японии. Но, может, среди них есть шпионы? Может, есть кто-то, кто расскажет и сообщит: вот, мол, такие-то и такие приехали на прием и заявили: «Мы с вами, семья Кёкусин-кай, мы все взвесили и решили, что мы против растущего захвата территорий кланом Ямада-гуми. Если так будет продолжаться и дальше, то мы потеряем заработок, уважение и половина страны окажется в их руках, поэтому мы с тобой, Тецуя Фудзита».
Ранний час — результат переговоров между полицией и якудза при посредничестве босса Окавы. Пять лет назад было принято соглашение, согласно которому церемонии освобождения проводятся быстро и тихо в половине пятого утра, вместо режущих глаза и беспокоящих мирных жителей обычаев.
Около трехсот визитеров на семидесяти машинах, которые выстроились в два ряда от ворот, нос к носу. Посередине широкий проход. Люди из семьи покойного Окавы паркуют свои машины рядом с воротами, по диагонали. Оасака просит меня пересесть в машину Исиды, временного наследника Окавы. Исида делает мне знак оставаться там и выходит в ночь. На церемонию.
Все прибывшие выходят из машин. Я наблюдаю за церемонией из машины.
