– Брат Зенон… Что с вами?
Библиотекарь сделал несколько шагов по направлению к Магальянесу, дико озираясь по сторонам. Не прерывая бессвязного бормотания, он вытащил из складок сутаны нож с широким лезвием.
На запястье старого монаха красовалась татуировка в виде перевернутой пентаграммы.
Епископ застыл на месте, и вместе с ним будто замер весь мир; библиотекарь медленно приближался, и Магальянес наконец смог разобрать окончание его молитвы:
– …и подобно тому, как вода перетекает из одной чаши клепсидры в другую, имя Мое перетекает в имя Его.
Произнеся эти зловещие слова, брат Зенон поднял нож и с неожиданной ловкостью рассек себе горло, пометив шею багровым полумесяцем.
…Подобно тому, как вода перетекает из одной чаши клепсидры в другую, так и имя Мое перетекает в имя Его. Я терпеливо дождусь Момента, когда Свет померкнет, и все твое станет прахом, а сам ты предстанешь пред очи…
Мир вокруг Магальянеса вновь ожил, наполнился звуками и красками.
Крупные капли дождя опять стучали по стеклу, и время постепенно возвращалось к своему роковому ритму, когда Сесар Магальянес отшатнулся к стене, тщетно пытаясь позвать на помощь. Библиотекарь бился на полу в последних конвульсиях. Жизнь покидала его.
Епископ очень медленно развернулся и, шатаясь, направился к выходу.
В голове его звучали слова Велиала из анонимного письма, повторенные убившим себя библиотекарем.
3
Эрнандес достала из прикроватной тумбочки почти пустую бутылку водки.
Альваро, занявший единственный стул в крошечной спальне, вежливо отказался, сославшись на то, что они еще не завтракали. Ривен согласился.
Женщина принесла из ванной пластиковые стаканчики с Микки-Маусом, плеснула в них водки и уселась на кровать рядом с Ривеном, успевшим снять шинель и закурить.
– Знаете, это такая модель… – объяснял священник.
– Маленький чемодан из потрескавшейся кожи с металлическим замком?
– Это он. Точно, – встрепенулся Альваро.
– Я его видела. Отец им, кажется, очень дорожил.
На полу валялась дешевая спортивная сумка, набитая одеждой, словно Эрнандес собиралась для поспешного бегства из приюта куда глаза глядят и передумала в последний момент.
– И… вы знаете, где он?
– Возможно.
– Говоря об особой ценности содержимого этого чемодана, я имел в виду…
– Не давите на меня, ладно?
Эрнандес осторожно потрогала набухший синяк под очками, которые так и не удосужилась снять, и тотчас принялась перебирать ремень сумки, будто между синяком и планом побега имелась прямая связь.
– Если бы это был плохой фильм, я прижал бы к твоему горлу нож, чтобы развязать тебе язык, – усмехнулся Ривен. – Можно мне еще водки? Мерзкое пойло.
– Отвратительное. Оставь мне немного. Если бы это был плохой фильм, ты попытался бы меня изнасиловать и получил бы коленом по яйцам… Ты ведь не собираешься меня насиловать?
– Даже не надейся.
– А потом я разбила бы вазу о твою голову, и тут в дверях появился бы мой рыцарь.
– А вот и он, – возвестил Ривен. Дверь распахнулась, и на пороге возникла директриса приюта.
Она выглядела весьма рассерженной, но, когда сидевшая на кровати парочка покатилась со смеху, ее гнев сменился растерянностью.
– Почему ты не зашла ко мне?
– Мне нужно было поговорить с ними, – невозмутимо ответила Эрнандес.
– Кто они?
– Мы познакомились сегодня утром на кладбище, – пояснил Ривен. – Сеньорита пригласила нас в гости, мы немного выпили и закончили на кровати. Я имею В виду, закончили беседу.
– Все так и было, – подтвердила Эрнандес.
Директриса глубоко вздохнула, стараясь сохранять спокойствие, бросила на девушку в очках испепеляющий взгляд, но не решилась с ней связываться и накинулась на мужчин.
– Мне совершенно все равно, кто вас сюда пригласил. Я заведую этим учреждением и требую, чтобы вы немедленно его покинули.
Альваро вскочил на ноги.
– Сеньора, вы уж нас извините за вторжение. Мы вовсе не хотели нарушать заведенный у вас распорядок. Не разрешите ли вы нам поговорить с сеньоритой Эрнандес наедине? Всего несколько минут… Речь идет об очень важном деле.
– Вы разве не слышали, что я сказала? Или мне позвать полицию, чтобы вас отсюда вышвырнули? – возвысила голос директриса.
Ривен поднялся, взял шинель и произнес, обращаясь к Эрнандес, судя по ее безмятежному виду, давно привыкшей к подобным сценам:
– Твой рыцарь, на мой вкус, грубоват. Найди кого-нибудь полюбезнее. Рекомендую бывшего наемника или бритоголового.
– Сеньора, прошу вас… – взмолился Альваро.
– У вас ровно три секунды, чтобы отсюда убраться, – стояла на своем директриса.
– Ну, хватит, – оборвала ее Эрнандес, поднимаясь на ноги. В комнате воцарилась тишина.
Девушка водрузила раскрытую сумку на кровать. Этого жеста оказалось достаточно, чтобы обезоружить директрису. Распахнув дверцу тумбочки, Эрнандес принялась запихивать в сумку стопки носовых платков, старую папку с документами, затертый томик «Работы актера над собой» Станиславского, треснувший транзистор, перетянутый резинкой…
– Постой… Давай выйдем на минутку. Нам нужно поговорить, – в голосе женщины слышались мольба и злость, бессилие и одиночество, старость и страх.
– Нет.
Директриса встала между девушкой и сумкой.
– Ты никуда не пойдешь. Я тебя не пущу. – Одной рукой она погладила помощницу по щеке, другой схватила ее за воротник, наглядно демонстрируя присущий их отношениям дуализм.
– Пусти.
Директриса отступила.
Ривен и Альваро ждали в дверях. Эрнандес прошмыгнула в ванную, вернулась с косметичкой, которую бросила в сумку.
– До конца года всего три дня… – начала было директриса и тут же запнулась, осознав ничтожность собственного аргумента.
Эрнандес схватила со стола календарь, в котором почти все числа были зачеркнуты красной ручкой, положила его поверх одежды и застегнула молнию.
Подхватила сумку и вышла из комнаты.
4
После визита Альваро на улицу Вулкана ей уже несколько раз приходилось видеть сцены, подобные этой. Она не пропустила ни резни на корабле «Святой Игнатий», ни трагедии в церкви, когда витражное стекло рухнуло на маленьких певцов, ни отравления прихожан в миссии «Слезы Христовы».
Алеха и тьма отлично подходили друг другу.
Погладив пентаграмму на запястье, она перевела взгляд на охваченную паникой толпу у теплицы прихода Сан-Адальберто.
Первый несчастный, выбежавший из теплицы и тут же рухнувший на колени в приступе кровавой рвоты, теперь валялся на земле, и дождь почти смыл алые пятна с его рубашки. К площади со всех сторон
