Шанкарой, а на другой — акхара, основанная Даттатрейей еще в эпоху Треты много тысяч лет назад. Каждая акхара, принадлежавшая Десяти Именам, имела собственную линию преемственности, начинающуюся с гуру-основателя. Однако приведенные факты не в силах описать всю жизнь акхары, часто протекавшую за пределами фактов.
— Ого! Смотрите, кто пришел! — сказал Хари Пури Баба, когда я подошел к нему и выполнил почтительные поклоны-омкары. Хотя дхуни Амара Пури Баба и Хари Пури Баба стояли напротив друг друга сразу за палаткой Шри Маханта Арджу на Пури, главы Шестнадцати Линий Преемственности, Амар Пури Баба сидел, как всегда, у дхуни Хари Пури Баба, слева от своего гуру-бхая, деля с ним тигровую шкуру. Они, как обычно, были не разлучны и, как обычно, спорили. Хари Пури сидел с выпяченной вперед грудью, что было знаком, что сейчас он объясняет очень тонкий философский вопрос в надежде выиграть в споре.
Микрокосм двух дхуни отражал активность всей акхары, которая в свою очередь, служила проявлением бурлящей энергии мелы. Последователи из Раджастана стояли в очереди, чтобы выказать свое почтение и прикоснуться к ногам двух баба, гут же в огромных количествах производились и поглощались чай и чилим. Тут резали овощи, там складывали дрова, и все это делали обнаженные привидения, с которыми я познакомился еще в Амгсода Кунде. Я почувствовал, что очутился дома. Шум, суматоха и тонкая, забивавшаяся повсюду пыль изчезли из-за одного только присутствия Хари Пури Баба.
Пока я рассказывал о своих приключениях в дороге, Хари Пури Баба разглядывал меня. Учитель стал мне намного дороже после того, как я многое повидал в пути и научился ценить его уникальные качества. Я чувствовал, что, сидя вместе с Хари Пури Баба, я нахожусь у источника или совсем рядом с ним. Он стал для меня авторитетом, которому мне было не стыдно поклониться.
— Узнал ли ты о том, кем являешься? — спросил он.
Я ответил, что скорее узнал о том, кем не являюсь. Я все еще не баба, но верю в то, что Гуру Джи сделает меня баба. Хари Пури засмеялся.
— Ты уверен, что действительно хочешь этого?
Будь осторожен! — предупредил он, а затем снова засмеялся. -Ведь если я превращу тебя в баба, потом будет очень трудно превратить тебя обратно.
Учитель сказал, что моя инициация Великого Отречения, 'вирья хаван', произойдет в новолуние двумя неделями позже, и что это будет большая массовая церемония. Он велел мне готовиться к получению Дара Знания, 'видья санскара', и узнать ко времени инициации кто же я все-таки есть.
Ладно, подумал я, всего две недели до просветления. Кажется, это Кришнамурти сказал, что просветление занимает меньше секунды, и в этот момент время не имеет над тобой никакой власти. Так что двух недель на подготовку хватит. Или же это все же займет целую жизнь? — задумался я. Хотя Адвайта, говорящая о недвойственности, все равно воспринимает время как иллюзию.
— Что такое эта инициация? — начал Хари Пури. — Это открытая дверь, приглашающая тебя в историю. — Я подумал, что учитель имеет в виду какой-то миф. 'Не придуманную сказку, но историю, которая живет так же, как живут горы, небо, реки и деревья.' История, которая не может содержаться в книге или быть собственностью одного человека. Ты уже знаешь о пахтании Океана, из которого появился потом Нектар Бессмертия, но сейчас происходит такое же пахтание, — сказал Хари Пури, выпрямляясь. — Что такое акхара? — спросил он. — Это машина для пахтания, которая тревожит души и вводит тем самым океан Кумбха Мелы в историю! Разве нет? Разве кумбха — не кувшин, в котором содержатся души всех, кто находится здесь? Разве он также не является сосудом с амритой? Те души, которые уже спахтали, покинули мир смертных. И если ты действительно собираешься получить инициацию, то нужно закончить все дела в этом мире, потому что через две недели ты зажжешь свой собственный погребальный костер.
Ежедневное колесо жизни катилось так же, как и всегда, за исключением дней больших омовений, которые случились трижды за всю мелу. Следование дисциплине, которой меня научил Амар Пури, очень тогда пригодилось, потому что каждый день я вставал в 330 утра, чтобы к четырем часам уже сидеть у дхуни. Это самое священное время дня, и, честно говоря, в глубине сердца я гордился тем, что занимаюсь медитацией в столь ранее время и что первым подаю чай и чилим пытающимся согреться после омовения в реке.
Я будил Кедара Пури, спящего вместе со всеми на соломенном коврике в палатке Хари Пури Баба, и мы отправлялись совершать утренний туалет и омовение.
В этот час темноту усугублял невероятно плотный, стелящийся по земле туман. Месяц январь в районе Доаба, лежащего вокруг рек Ганга и Джамуны, был холодным. А на берегу Ганги было не только холодно, но и очень сыро, кисельный туман висел над водой до восьми или девяти часов утра. Завернутый в одеяло, под которым я тщетно пытался согреться всю предыдущую ночь, я присоединялся к Кедару Пури Баба, моющему руки под уличным краном. Затем мы шли к Ганге и тянули соломинки, чтобы выбрать, кто будет окунаться первым. Мы купались по очереди, потому что на берегу туман был особенно густым, и можно было легко потеряться и, что еще хуже, потерять одежду. Мы с Кедаром Пури Баба приглядывали друг за другом. Он был моим братом и союзником.
Вода была теплой, а воздух обжигающе холодным. Мой внутренний огонь начинал разгораться, потому что я получил даршан элемента воздуха, и, прикасаясь к коже, чувствовал оседающую на ней влажную изморозь. Как только я проходил в воде пять-десять шагов, как все вокруг погружалось в темное марево, в котором было просто невозможно что-то разглядеть. Омовение было даршаном элемента воды. Я перечислял имена всех семнадцати речных богинь и просил их присоединиться к Ганге и Джамуне для получения полного даршана:
О семнадцать речных богинь!
Пусть ваши полноводные потоки,
Вливающиеся в океан,
Сделают мир счастливым и процветающим!
Я умывал рот, три раза окунался, а потом подносил воду еще не взошедшему солнцу, Шива-лингаму, который я формировал пальцами, а затем всем четырем направлениям. Да будет мир процветать!
Жар разбуженных дхуни слегка отгонял туман, и приглушенный свет языков пламени был виден еще издалека. Четвертый элемент, огонь, был сокрыт в дхуни. Это свет, рассеивающий тьму, и тепло, изгоняющее дрожь. Я брал немного вибхути, пробовал его, а потом делал точку 'тилак' на третьем глазу и проводил три линии на лбу.
Даршан пятого элемента, эфира, происходит при произнесении звуков. Я выполнил омкары для дхуни, повторяя мантру.
Один за другим из тумана материализовывались дрожащие от холода баба и тут же протягивали руки к огню, поглядывая на дхуни. Чилим сильно помогал делу, и сочувствие к каждому новоприбывшему выражалось в том, что набивалась новая трубка. Как только появлялись гуру, мы, ученики, начинали, толкаясь, пробираться вперед, чтобы коснуться их ног и выполнить омкары. Часто очередь к ногам пожилого или могущественного гуру могла быть в десять садху 'в глубину'. Каждое утро и вечер я старался прийти первым к каждому из моих пяти гуру, принимая во внимание, конечно, что утром им нужно некоторое время, чтобы одеться и быть готовым к даршану.
По стандартам акхары Хари Пури вставал довольно поздно. Среди учеников то и дело слышались шутки по поводу гуру и его любви к долгому сну. Я улыбался вместе с хихикающими садху, даже если не совсем понимал смысла шуток Баба не питали к Хари Пури враждебности, что было вполне возможным по отношению к нарушающему правила, но искренне любили за 'лилу', театр, возникающий в рассказах Руру Джи. Как я узнал позднее, мало кто из баба догадывался, что по ночам душа Хари Пури отправляется в путешествия, часто покрывая огромные расстояния. Баба, продвинувшимся в садхане, дозволяются отклонения от общепринятых правил.
Хари Пури позаботился о том, чтобы я вовремя оплатил сборы за акхару, а также заплатил 'мархи' за регистрацию, оплатил пожертвования, посвященное Гуру Даттатрейя, различные подношения и многое другое. Кедар Пури выказал желание сопровождать меня во время этого важного мероприятия.
Как бы ни был мне близок вечно юный Кедар Пури, я прекрасно понимал, что он 'Риши Нарада', возмутитель спокойствия. Мой гуру-бхай никогда не хотел ничего плохого, скорее наоборот, но его способность ляпнуть что-нибудь не вовремя стала притчей во языцех. Его уши и губы были слишком большими, чтобы удержаться от слушания и распространения сплетен. Дело было не в том, что он говорил
