пополам. Что было дальше, он не помнил. Он очнулся уже в постели, половину его лица закрывала повязка. Правый глаз у него горел, как будто на него положили раскаленный уголь. Он попробовал дотронуться до повязки, но закричал от боли. Мать обняла его и залилась слезами.
— Вот и все, сын мой. Я рассказал тебе это не только для того, чтобы ответить на твой немой вопрос, но и для того, чтобы предупредить тебя о тех трудностях, которые ты можешь встретить в школе.
Ты, конечно, спросишь, кто этот мальчик? Это был я…
АБДУЛ МЕСИХ ХАДДАД
В доме покойника
Перевод К. Оде-Васильевой
После смерти Таниюса эль-Мурр целую неделю в его дом устремлялся народ, чтобы выразить сочувствие семье умершего. Казалось, что волнения, вызванные неприятной необходимостью выслушивать множество соболезнований, действовали на родных сильнее, чем горе от потери дорогого человека. Но таков обычай в Сирии. Традиции должны быть соблюдены, хотя бы разорвалось сердце и переполнилась чаша терпения. Посетители произносят слова соболезнования, как заученные молитвы, машинально повторяемые каждый день. А я, пишущий эти строки, сочувствую этой семье, но сочувствую не ее горю и потере, а тому, что, подавленная бедой, она вынуждена терпеливо выслушивать посетителей.
По милости аллаха принято, чтобы соболезнующие не задерживались долго в доме покойного. Они входят в комнату, сняв головные уборы; если же это бывает зимой, то остаются в верхней одежде.
Не думайте, что посетители хотят облегчить горе семьи покойного. Но их бывает много; комната не вмещает всех, и потому одни уходят, чтобы дать место следующим. Родственники усопшего сидят без движения, с опущенными глазами. В ответ на слова соболезнования: «Да возместит аллах вашу потерю тем, что сохранит вам жизнь» — они неизменно, почти бессознательно, повторяют: «Да сохранится и ваша жизнь».
С покойным Таниюсом эль-Мурр мне довелось встречаться, но я никогда не бывал у него дома. Несмотря на это, мой друг Бутрос Кировани заставил меня пойти с ним, чтобы выразить сочувствие семье покойного. Он сказал:
— Облегчить горе семьи обязан каждый, кто знал покойного, безразлично, родственник он, друг или просто знакомый…
Мы пошли. Мой друг хорошо знал все наши обычаи и был искуснее меня в разговоре. Я вошел за ним в дом покойного и сразу хотел сказать обычное приветствие: «Добрый день», — но мой друг строгим взглядом остановил меня и шепнул мне на ухо: «Скажи: да возместит аллах вашу потерю тем, что сохранит вам жизнь». Я произнес эти слова и сел, как будто был членом семьи покойного. Я сидел молча. Лицо мое покраснело от стыда, я не смел поднять глаза. На коленях у меня лежало пальто, из присутствующих только я один снял его.
Молчание длилось минут пять. Затем Бутрос заговорил:
— Рассказывают, что Александр Македонский предчувствовал свою близкую кончину. Он знал, что мать будет сильно опечалена его смертью. И вот он позвал ее и сказал: «О дорогая мать, вот тебе мое завещание. Я скоро умру, устрой тогда поминки и пригласи на них всех людей. Когда они сядут за стол, ты скажи: пусть тот, кто не испытал горя, кто не знает, что значит потерять близкого и любимого человека, первый протянет руку к еде». Мать так и сделала. После смерти Александра она устроила поминки и позвала на них всех людей. Наконец все собрались, и она сказала им то, что завещал ей сын. Ни один человек не дотронулся до еды. Так она узнала, что смерть обходит все дома, и утешилась в своем великом горе.
Услышав это назидание, я почувствовал большое уважение к рассказчику. Мне стало грустно: сколько лет я напрасно провел в школе! Да, Бутрос превзошел меня и произнес лучшее назидание, какое может быть сказано в подобном случае. И я, забыв, где нахожусь, сказал:
— Прекрасное назидание, клянусь аллахом. Это самое мудрое, что мне приходилось слышать.
Остальные присутствующие — а их было немного, так как прошла уже неделя после смерти Таниюса эль-Мурр — как будто ничего не слышали. Я удивился их молчанию и подумал: «Вероятно, эти люди такие невежды, что не поняли великого смысла сказанного».
Не успел Бутрос окончить свой великолепный рассказ, как в комнату вошло еще трое посетителей. Места было много, поэтому мы остались еще на некоторое время, вернее, остался Бутрос, так как он был главным, я лишь во всем слепо подражал ему.
Когда вновь прибывшие уселись, один из них приготовился говорить. Мне было очень грустно, и я думал про себя: «Как же это случилось, что я ничего не понимаю в наших обычаях и не знаю, что и когда надо говорить…» На этом мои мысли были прерваны.
— Таков мир. Смерть обходит всех, она неизбежна, и ее не миновать. Александр Великий тридцати лет от роду покорил весь мир…
Я прислушался — это уже второе назидание о жизни Александра Македонского. Мне даже захотелось немедленно пойти в публичную библиотеку и познакомиться с биографией этого великого человека, а пока я весь превратился в слух, боясь пропустить хоть одно слово. Но меня постигло разочарование: я услышал тот же самый рассказ об Александре…
Мой друг собрался уходить, но в этот момент вошли новые посетители, и я наступил Бутросу на ногу, чтобы подать ему знак остаться еще немного. Бутрос вынужден был мне уступить. Пришли двое, произнесли обычные слова соболезнования и сели. Не успели они занять места, как старший из них заговорил:
— Нелегко переносить смерть близкого человека, но против воли аллаха не пойдешь, как суждено, так и будет… Говорят, что Александр Македонский предчувствовал близость своей смерти…
Здесь я кашлянул, взглянул на Бутроса и увидел улыбку на его лице. Я сразу же повернулся к рассказчику. Мне хотелось услышать, что скажет он об Александре Двурогом [13]. После двух фраз я тоже начал улыбаться и, боясь, что улыбка перейдет в смех, встал. За мной встал и мой друг. Я сказал:
— Извините, что прерываю рассказчика. Да будет для вас этот день счастливым.
Мы вышли. Лицо Бутроса пылало гневом. Он схватил меня за руку:
— Какая польза от тебя и твоей науки, если ты не понимаешь, что в доме покойника нельзя говорить «да будет для вас этот день счастливым». Я остановил тебя, когда мы вошли, и ты тогда успел проглотить это приветствие. Что же заставило тебя забыть об этом теперь?
Я сказал:
— Оставь свои упреки, Бутрос, и скажи, где ты прочел то, что рассказал сейчас в доме покойника?
— Я слышал этот рассказ от своего деда на похоронах старшины деревни.
— А где же прочел его твой дед?
— Наверно, узнал от своего деда.
— Тогда ты в другой раз передавай историю точно и говори: — Мне рассказал ее дед, а он услышал от своего деда, а этот дед, в свою очередь, узнал ее от своего деда и так, пока не дойдешь до современников Александра Великого.
Бутрос засмеялся и простил меня. Он сказал:
— Скажу тебе по секрету, если бы мы пробыли в доме покойного около часу, мы бы услышали
