По дороге к концу

ботинок, и его левое ушко оказалось так близко у моего лица, и я вдохнул заветный запах его волос, я действительно всем сердцем, больше, чем обычно, сокрушался о том, что у меня нет сестрички; есть, правда, брат, но для таких целей он уже слишком стар.

— Как восхитительно ты пахнешь, волшебный, белокурый, сладострастный самец. И это несмотря на твою проказу. (Ибо Второй Призовой Жеребец где-то в Амстердаме, в трамвае или в тропическом музее, подхватил мерзкое корокоро, которое выразило себя восемью громадными, болезненными при прощупывании прыщами на ляжках и под ягодицами.)

После моего последнего замечания, хотя и было уже поздно и я так устал, я чуть было не согнулся от смеха, потому что вновь вспомнил посещение Офи в день выставки и мое неожиданное вторжение в ванную; кроме Офи, там находилась еще женщина неопределенного возраста, которая иногда помогала Офи содержать ее гигантскую конуру в чистоте и порядке; когда я представился, она довольно долгое время пожимала мне руку своими опухшими рабочими лапами, одновременно при этом заметив: «Ну да, меня все еще мучает та экзема, но в остальном все в порядке», и, все еще не выпуская моей руки из своих тисков, притворялась, что никак не может разобрать, как меня зовут: «Древес? Дрееф? Рее?..» Как я сейчас осознал, годы и годы спустя, а может, и всю свою жизнь, я буду с благодарностью вспоминать этот опыт общения.

Опасность, что мне станет совсем грустно и уныло, была не призрачной, нужно вызвать в памяти как можно больше таких вот бодрящих опытов. К счастью, я припомнил, что два дня назад в соседнем Б., в Универсальном Магазине Брауэрса я купил 60 великолепных перьевых ручек, в этот раз не по два, а по одному центу за штуку, потому что «все равно на них спросу нет», а вчера скупил весь запас в количестве 80 штук за 40 центов, в английской коробочке с письменным предупреждением, что подделка преследуется по закону. Так что, если посчитать все покупки вместе — те, что стоили по два цента за штуку и по одному, и учитывая заключительную трансакцию, — у меня теперь приличный запас ручек, приблизительно штук 150, — может, кому-то это покажется преувеличенным, но это самое меньшее, что нужно иметь при себе, потому что если вдруг опять война, то не успеешь оглянуться, как без ручек останешься.

— А тебя Булли не возбуждает, разве он не красив? Ну, может, не так красив, как года четыре тому назад, это я и сам знаю.

Нет, уже нельзя было отворачиваться от правды жизни: мордашка Булли начала дурнеть, проявляя тенденцию превратиться в подобие вареной свиной головы, которая обычно отличает фотографов и кинематографистов, когда им за тридцать.

— Итак, чему мы можем научиться из предшествующего? — начал я, но Второй Призовой Жеребец уже не уделял мне внимания.

И все же, несмотря на то, что он меня не слушал, я начал рассказывать ему об одной ночи, много недель тому назад, когда я, внезапно проснувшись, вдруг подумал, что, быть может, Бог исключил меня из Себя, и этой мыслью мне защемило и сдавило сердце, пока я, уже к утру, не понял, что это попросту невозможно, чтобы Бог исключил из Себя самого какое-либо существо: Он самого, в силу своего всемогущества, мог бы, но его другое, везде- и всесущее свойство, Любовь, делает это невозможным. То есть Бог был не в состоянии сделать что-то, что он мог сделать, и это была Тайна, в которой заключены также Завершение и Возвращение Всего Сущего; это лишь вопрос озарения, даже ребенку понятно.

Мне было трудно говорить, но все это было для меня ясно как день.

— Все зарождается в Любви, — начал я объяснять Второму Призовому Жеребецу. — На самом деле Любовь — вовсе не один из атрибутов Божественной сущности, но Любовь есть Бог. Когда еще ничего не было, была Любовь. Из нее все образовалось, и нет на свете ничего, что образовалось бы не из нее. И когда ничего не останется на свете, здесь все еще будет Любовь, и Бог, это просто два слова для одного и того же понятия, взаимно заменяемые и идентичные. А если ты это запишешь, все останется на бумаге.

Я вдруг ясно увидел, понял, что все страдания будут поглощены победой, все повести о несчастиях, которые люди пересказывают друг другу, будто им нечего больше делать, — так кто-то, кажется, опять фотограф или кинодеятель, всего несколько недель назад рассказал мне печальную историю, сравнимую с тем, когда купив что-нибудь очень дорогое, забываешь пакет в трамвае по дороге домой: речь шла о людях, которые плавали на одном из озер во Фрисландии, еще во время войны, летом; за тридцать или сорок гульденов им удалось раздобыть кувшин с можжевеловой водкой, которую они решили охладить и привязали для этого веревку к борту и повесили на нее бутылку, забыв при этом, что веревка-то бумажная. Какой кошмар. Но из всего, что я только что сказал, я ни слова не собираюсь брать назад.

Тигра очень сильно заболеет, этой же ночью, последуют дни, полные забот и страхов, но этого мы еще не знали.

— Может быть, останется на свете еще много Тьмы и Печали, — признал я. Но я все еще сомневался. — Может быть, мы даже не сможем ничего изменить. Пойдемте спать. Можно, я займу у тебя десять марок по 15 центов? Только дай мне тех, что покрасивее — это для больного.

Некоторое время мы сидели тихо.

— Знаешь, — произнес я вдруг, — еще до того, как я появился на свет, за два-три года до того, у меня уже был братик, которого звали Карел Владимир и который прожил шесть месяцев? Вот это новость, да?

Второй Призовой Жеребец долго думал и вдруг сообщил, что он решил написать книгу.

— Хотя на свете уже множество книг, я с радостью и от всего сердца приветствую твое начинание.

Дорогие мальчики и девочки. Каждый понедельник вечером по адресу Принценграхт 188 (за зданием лотерейного киоска) мы проводим заседание клуба рассказчиков, куда приглашаем и вас. Мы начинаем в 6.45 и заканчиваем в 7.45. Каждый год мы также устраиваем Рождественскую Елку, которую вы можете посетить, а один раз в году мы все выходим на целый день на прогулку. Если у вас есть какие- нибудь идеи, приходите посмотреть и не забудьте прихватить с собой друга или подружку. ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА.

В тишине ночной. Из глубины взываю. После того, как пил 9 дней подряд, но по нему и не скажешь. Он пел, спускаясь в темноту. Начальнику хора. Песнь ночная. Песнь покорности, потому что лишь Тебя, о, Вечный, я ожидаю, Тебя одного.

Письмо из дома под названием «Трава»

«AN UNHAPPY CHILDHOOD IS A WRITER’S GOLD MINE»[249]

Когда я был маленьким мальчиком, я любил
кого-то, чье имя стерлось из моей памяти.
И я уже не знаю, где и когда это было.
Только помню, что он сидел и читал, а потом
встал и прошел мимо меня к окну.
Луч света упал на его рот. Снаружи шел дождь.
А когда я подходил к нему близко, у меня срывался голос.

Греонтерп, 27 августа 1965 года. Ярмарка закончилась, и лето поспешает к концу. Продолжу-ка я работу и постараюсь сидеть наверху вместо того, чтобы через каждые пять минут бегать вниз и болтаться на улице. Кстати, единственное, что мне остается делать — это беспрерывно продолжать работать, продолжать писать.

Я начну вновь, несмотря на уверенность в том, что опять запою ту же песенку. Причин вносить