которого я никогда больше не увижу и не встречу, нужно обессмертить и «восславить в вечной песне»…[13]
Ну что, выйти все-таки опять на улицу? Или нет?.. В любом случае, я принял «последнюю» двойную порцию виски и вновь погрузился в размышления. Я был эдаким искателем, как это обычно называют… Но, если призадуматься, что здесь можно найти?.. Я постоянно искал подоплеку там, где ее не было вовсе, там, где вообще ничего нельзя найти… Что искал я, например, здесь? Здесь, в этом доме, неужели я вправду думал, что… Нет, в этом доме я наверняка никогда ничего не найду… Ах, да: в комнате наверху, на полке, за прелестным руководством для парикмахеров еще стояла та коробка… Почему она была спрятана?.. Нет, там наверняка не было ничего особенного, кроме сколь «игривых», столь и никчемных украшений из железа и стекла, которые в поисках «современного творчества» купила эта, как ее, подруга и временный компаньон Кристины — Хильда… Или, может, там деньги?.. Да ладно… Ага, может, немецкие марки, обесцененные инфляцией…
Почему меня это так заинтересовало? Ну, да, все же посмотрю одним глазком… Я поплелся наверх.
Комнатка еще была наполнена «восхитительным» душком беззаботно чирикающего блондинистого любовничка-звереныша Лауренса, которого я больше никогда не буду держать в своих страждущих, безмерно жаждущих, одиноких, страждущих и так далее, руках, и которого я никогда не увижу…
Зачем я же пришел наверх?.. Ах, да, коробка…
Я снял с полки праздничный выпуск парикмахерской радости, который стоял прямо перед коробкой, вытащил ее вместе с ключом и поставил на кровать… Да, этот ключи… у меня связаны с ним какие-то — нет странно, но неприятные — воспоминания… Да и с коробкой… с коробкой тоже… Я, кажется, видел ее раньше, но где? Я ведь раньше никогда не был в той комнатке и никогда не видел этот шкафчик…
В длину коробка была в два раза больше, чем в ширину, и сверху очень походила на гроб (но это всего лишь игра-воображения, моих вечно безрадостных мыслей), как его изображали на средневековых гравюрах: четыре стенки расширяются книзу, а над ними плоская крышка, которая, в сущности, меньше, чем дно.
Она была сделана, думается, три четверти века назад, из дерева покрашенного тусклой черной краской. Края крышки были украшены изящным орнаментом из позолоты, которая почти не выцвела. Ho… я ведь уже где-то видел эту коробку?
— Бум!
Я застыл от ужаса. Где-то сильно хлопнула дверь, и прозвучал слабый, но отчетливый удар. Кто это?..
A, черт возьми: это та дурацкая балконная дверь в пустом доме на другой стороне улицы, — видимо, ее все еще нет закрыли. С тех пор как я приехал, погода, была тихая, но сейчас, наверное, опять поднялся ветер. Действительно: солнце еще светило, но небо затягивали тучи.
Я перевел дыхание. Нет, негоже шарить в чужом доме… Но честное слово: я не собирался ничего тырить. Тогда что же я искал? В любом случае эту коробку нужное наконец —
Но ведь это? Я вновь застыл. Постепенно во мне поднималось воспоминание. Мне почудилось нечто очень неприятное, некое предвестие несчастья, даже угроза… Да, я вспомнил… Это был… если я, по крайней мере, не свожу сам себя с ума или не сплю наяву… Этот ключ… разве не его держал тот человек из отеля, серьезный худой мужчина из моего сна в первую ночь, проведенную в этом доме; он держал его в руках и направлял на меня… да, круглым отверстием ко мне, так что казалось: это ствол пистолета?.. Разве нет?.. И… этот гробик… его крышка… это ведь в точности миниатюра
Нет, ребята, спокойно… не притягивать ничего за уши, как последняя истеричка… Я попытался отмахнуться от воспоминания или сделать его как можно более неопределенным, убеждая себя, например, что мне никогда не снились ни ключ, ни эта крышка гроба, что я все это выдумал задним числом, подхлестываемый собственным же полубезумным и помутившимся от алкоголя рассудком… Да, может, так оно и было…
Но, в любом случае, судя по весу коробки, она не пустая… Там что-то лежало… Открыть ее здесь?.. Нет, не в этой маленькой, тесной конурке, которая сама по себе напоминает гроб… Нет, внизу…
Я взял гробик под мышку и отнес вниз, поставил его на большой стол в гостиной и потом, сам не знаю почему, опасливо огляделся. Да что опять такое? Ведь в доме никого, кроме меня, нет? Двери и окна закрыты? Что это за мания преследования, от которой мое сердце бешено стучит, будто я воришка?..
Я опустошил бокал и тут же одним глотком употребил еще одну «маленькую». Потом сел за большой стол, дрожащей рукой повернул ключ в замке и открыл шкатулку. Ан нет, ни денег, ни «игривых» драгоценностей… Ничего, кроме бумаг, всякая деловая ерунда… Почему же нужно прятать это в тайнике, в гробике?..
Я сначала стал рыться в бумагах, но потом мне пришла в голову простая мысль: вытащить из гробика все содержимое. Я взял в руки всю стопку, отодвинул пустой гробик и начал, словно чиновник в бюро, прорабатывать эту кипу бумаг. Гарантийные свидетельства… разрешение на основание небольшой фирмы и его продление… диплом… призовая грамота от профсоюза… руководства по эксплуатации центрального отопления… нагревателя… пачка счетов от штукатуров, водопроводчиков, электриков… инструкции по использованию разных электрических аппаратов… И все это в такой красивой коробке…
Пачка бумаги постепенно таяла. Почему Кристина, в то время как в комнате внизу у нее было что-то вроде конторки, положила эту безличную ерунду в такую внушительную старинную коробку и поставила чуть ли не в тайник, все еще оставалось загадкой.
Нет, ничего интересного… Есть еще три больших коричневых официальных конверта, в которых наверняка лежат счета и расценки каких-нибудь поставщиков. Я, скучая, взял вначале самый меньший из них и вытряхнул содержимое на стол. Нет, не счета…: листки блокнотика, исписанные чернилами… Неужели Кристина в бытность свою маленькой девочкой пробовала заняться поэзией, пыталась написать великое стихотворение о цветочках и певчих птичках?.. О-ля-ля: вместе с исписанными листками на стол выпало несколько открыток и фотографий… Ну-ка, посмотрим…
Исписанные листочки, а также открытки — сельские пейзажи, деревеньки вроде Эпе, Нунспеет, ?т Харде и так далее — были на имя Кристины, испещренные светло-синими чернилами и одним и тем же безграмотным почерком:
Я рассортировал фотографии на столе: любительские снимки с несколько закруглившимися краями, но все же довольно приличного качества. Это были групповые фотографии военных, и один снимок молодого солдата. Смотри-ка, он же был на групповых снимках… Кажется, очень милый мальчик… Что это я: он немного похож на меня… Может, это братик Кристины или кто он ей?.. Сердце мое, успокоившееся во время обработки бессмысленных счетов, снова забилось быстрее.
Я пробежал глазами текст, написанный хорошим, но трогательно наивным почерком. <…>
Ни в одном письме не было ни слова о семье… Неужели у него уже не было матери, неужели он был сиротой?… Каждое увольнение, возвращаясь домой, он, это золотце, ужасно хотел помогать маме с посудой, но у него не было больше ни дома, ни матери: его мать умерла, и никто его не любил. И потому он искал нежности, ласки и спокойствия в объятиях Кристины в простодушии своем не осознавая, что она — ведьма, которая по ночам, кроме белого любовного сока из его сильного, но все еще очень невинного мальчишеского достоинства, высасывала его душу… С ума сойти: это что за ерунда? Кристина… ведьма?.. Потому что она спала с мальчиком, если ей, этого хотелось?.. Я просто ревную, больше ничего…
Он пытался расписываться под каждым листочком настоящей, нечитабельной подписью это
