По заведенному порядку Белла никогда не вмешивалась в дела мужа. Но оба знали, что сейчас она нарушит порядок, и Беллу это огорчало даже сильнее, чем Сонни.
— Прошу тебя, говори с Норманом как можно более деликатно, — сказала она.
Исключительно благодаря Белле Винкельман давал роли в своих фильмах вышедшим в тираж старым актерам. Последний из них оказался осведомителем.
— Разумеется, — сказал он. — Будь по-твоему.
В дверь позвонили.
— Должно быть, Норман, — сказала она.
— А что, если это лорд Усач и сэр Пивное Брюхо?
Это была их приватная шутка. Устаревшая. Теперь у Винкельманов был постоянный адрес, и чиновники из Министерства внутренних дел их больше не беспокоили. Но шутка возымела действие. Белла, прежде чем пойти открыть дверь, чмокнула его в щеку. Вошел Норман.
— Мы что, будем сидеть в кабинете? — спросил он.
— Дело есть дело, — сказал Винкельман, ему было явно не по себе.
Дела, однако, они, как правило, вели в менее официальной обстановке.
— Ладно, Сонни. В кабинете так в кабинете.
И тут Нормана осенило: после той истории с Хортоном Винкельманы ни разу не пригласили его ни на ужины, ни на вечера.
— На прошлой неделе, — Норман улыбнулся, — на одном сборище ко мне подошел незнакомый человек и посоветовал остерегаться некоего типа по фамилии Прайс. От Прайса, мол, неизвестно чего ожидать, он накинулся на Колина Хортона, вдобавок поговаривают, что он осведомитель, работает на ФБР.
Однако Сонни даже не улыбнулся.
— Я не встречал Хортона после того вечера. Что он поделывает? — спросил Норман.
— Поехал в Румынию на молодежную конференцию.
— Молодежную конференцию. Да ему лет сорок пять, не меньше.
— А хоть бы и так, — отрезал Сонни, — тем не менее я уверен, ему есть что сказать, в отличие от тех ребят.
— Но конференция-то молодеж…
— Что ж, может, он у них педелем. — Сонни насупился. Похоже, и сам не рад был своей шутке. — Хортон — блестящий человек. И очень образованный.
Норман поначалу привлек Сонни тем, что он профессор. Хортон его восхищал, потому что писал невразумительные статьи с заголовками типа «Ошибки приверженцев исторического релятивизма» для марксистских журнальчиков, которые в основном содержали Сонни и такие, как Сонни. Норман подозревал, что Хортон, перед тем как отъехать в Румынию, выудил у Сонни кругленькую сумму, и это его бесило.
— Хорошо, Сонни, а что скажешь о сценарии?
— Твоя работа, Норман, как всегда, выше всяких похвал. Незадолго до тебя заходил Чарли — забрать детей. Я дал ему рукопись, чтобы почитал дома.
— Ты не сказал, что я над ней поработал?
— Конечно же нет. — Сонни поскреб в затылке. — Послушай, Норм, у нас с Грейвсом наклевывается одно дельце. Мы нашли отличный материал — это книга. Грейвсу удалось раздобыть под нее в Нью-Йорке солидный куш. Ты не прочь поработать над сценарием?
— Что за книга?
— Узнаешь в свое время.
Винкельман, Грейвс и другие продюсеры-эмигранты подолгу просиживали в общедоступных библиотеках, читали книги — книги общедоступные, но книги, а не сценарные заявки они читали впервые в жизни, и списки прочитанных книг держали втайне, как разведчики урановых месторождений маршруты своих поездок.
— Да ладно, Сонни, мне-то ты можешь довериться.
— Ходят слухи — только не спрашивай, от кого и где я это слышал, — будто ты сказал Чарли, что не отказался бы от полутора тысяч в неделю ради друзей и идей, в которые больше не веришь. Это так?
— Не вполне. — Норман опешил. — Я сказал Чарли, что отказаться от полутора кусков в неделю ради идей и людей, в которые больше не веришь, — выбор не из легких.
— Ладно, — сказал Сонни. — Теперь я знаю твою версию.
— Кто-то извратил мои слова. Какого черта, Сонни, что происходит?
Сонни потрещал пальцами.
— Три дня назад видели, как ты выходил из «Канадского дома»[86] , — стесняясь, начал он.
Норман расхохотался.
— Господи, — сказал он, — и что, по-твоему, я там делал — представлял отчет КККП?[87]
— Ничего подобного никто не говорил.
— А что в таком случае говорили?
— Норман, ты же сам знаешь, какое сейчас гнусное время.
— Вот-вот, — сказал Норман. — Ты мне расскажи какое.
Сонни вспыхнул. Он знал, что Норман ушел из университета, потому что отказался отвечать, когда его спросили: был ли он членом компартии. Так, во всяком случае, говорили.
— Возьми, к примеру, Грейвса. У него был партнер, они работали вместе пятнадцать лет кряду. Были все равно что братья. А как-то Грейвс просыпается, берет газету — и что же он видит: этот партнер назвал его красным. Джереми, Плотник — все мы прошли через нечто подобное. — Сонни набрал в грудь воздуха. — Что ты делал в «Канадском доме»?
— Получал чек — деньги за месяц.
— Ха-ха-ха.
— И все же это так, — сказал Норман. — Я, к твоему сведению, получаю пенсию от ККВВС[88]. И с тех пор, как стал переезжать с места на место, попросил переводить пенсию на мое имя в «Канадский дом».
Сонни вздохнул с облегчением, но Норман тут же добавил:
— Только в этот раз я ходил туда не за пенсией.
— Ух ты!
— А за чем, не скажу. Не твое дело.
— Почему, — спросил Сонни, — ты проводишь так много времени с этим нацистским гаденышем?
— Это мое дело.
— Нет, не твое, если ты из-за него бросаешься на таких людей, как Хортон.
— Так вот почему вы перестали меня приглашать?
— Ходят разговоры, — Сонни сбавил тон. — О тебе говорят разное.
— Значит, мне больше не доверяют.
— Нет.
— А ты, Сонни, ты мне доверяешь?
— Забудем, что этот твой поганец Эрни состоял в гитлерюгенде, пренебрежем тем, что бежал он с Востока, скорее всего, из опасения, что его посадят за изнасилование, а то и за что похуже, и все же как так получилось, что ты из штанов выпрыгиваешь, чтобы помочь парнишке, который увел у тебя девчонку? Это ненормально.
Норман встал. Сонни вскочил, загородил ему путь к двери.
— Извини, — сказал Сонни, — я забылся.
— Вот именно.
— Я же извинился.
Норман сел.
— Она любит Эрнста. И мне этого не изменить. Я хотел бы, чтобы ей было хорошо.
Сонни заговорил спокойнее, мягче:
