— Послушай, Норм, в этом мире приходится выбирать, кто твой враг, иначе жить нельзя. Этот парень воплощает в себе все, против чего мы с тобой выступаем. Мы много чем пожертвовали ради наших взглядов, так неужто теперь будем жопу драть, чтобы помочь нашему противнику?
— Я не намерен обсуждать с тобой Эрнста, — сказал Норман. — Так что насчет той книги? Ты хочешь, чтобы я написал по ней сценарий?
— Я-то хочу. Я-то, конечно, хочу. Но Бадд Гр…
— Бадд Грейвс не должен знать, что я над ней работаю, — ты это имел в виду?
— А Чарли знал, что ты работаешь над его сценарием?
— Если я буду делать фильм с тобой и Грейвсом, Грейвс должен об этом знать. Понятно?
— Норм, ну рассуди сам. Я тебе доверяю. Но дело в том, что деньги раздобыл Бадд, вдобавок на него повлияла та история — ну с партнером, с которым он проработал пятнадцать лет, с этим тоже нельзя не считаться, и он…
Норман опять встал.
— Пускай сценарий пишет Чарли, — сказал он. — Или того лучше — найми Хортона.
Хлопнул дверью и выскочил из дому. Белла догнала его уже на улице.
— Норман, — позвала она. — Норман.
Он остановился.
— Да, золотко.
— Что случилось?
— Меня только что внесли в черный список, — сказал он и пошел прочь.
— Норман, погоди, — сказал Белла. — Не уходи, объяснись.
Он подошел к ней.
— Не сердись на Сонни, — сказала она. — Он мог бы сейчас заправлять крупной голливудской студией, но он отказался отвечать на вопросы Комиссии. Он пожертвовал всем, Норман, всем, ради принципов.
— Да, — сказал Норман. — Знаю-знаю. Но не откажи просветить меня, что это за принципы?
— Свобода слова. Свобода верить в то, что хочешь.
— С моей точки зрения, эти его принципы ничуть не отличаются от их принципов. Свобода слова для Винкельмана. Свобода Винкельману верить, во что хочет. Мне впервые стало ясно, что аргументами в споре служат не принципы, а сила. И в итоге принципы сами по себе, а Сонни сам по себе. — Он замялся. — Мне очень жаль, золотко.
— Хорошо. — Белла вышла из себя. — Хочешь быть интеллектуалом, будь. А я знаю одно: мой муж стольким пожертвовал, скольким тебе никогда не пожертвовать, хотя бы потому, что у тебя ничего такого никогда не будет. Исключительно ради принципов.
— Ты очень глупая женщина, — сказал Норман. В замешательстве отвернулся от Беллы и направился к Суисс-Коттеджу. Почва снова уходила у него из-под ног. Еще немного — и я не буду знать, на чем стою. Или как выстоять, добавил он, заворачивая за угол.
Вернувшись, Белла застала Сонни в гостиной. Сонни — кудлатый, рыжий, с бородавкой на шее величиной с пенни — поник, пал духом, в руке у него был стакан неразбавленного виски. За двадцать лет брака Сонни при всем своем фанфаронстве ни разу не изменил Белле. Чтобы обеспечить будущее ее и детей, он отложил деньги. За все эти годы она ни разу не видела, чтобы он на кого-то поднял руку. Он слыл жестоким, расчетливым дельцом — и так оно и есть, — но иначе где бы он был? Сонни не ограничивался тем, что жертвовал деньги на помощь Испании. В каких только президиумах он не сидел. В какие только комитеты не входил.
Белла, неслышно ступая, подошла к нему сзади, поцеловала в голову. Сонни встрепенулся.
— Ладно. — Голос у него был жалостный. — Пусть я — говно. Возможно, Норману надо доверять. Не исключено, что все эти разговоры гроша ломаного не стоят. Но зачем он набросился на Хортона? Ты мне объясни, зачем?
— И вовсе ты не говно, — сказала Белла. — А Норман — дурак.
Принципиальный, бесчувственный дурак, думала она, возомнил, что он слишком хорош для нас. Злоумышленником, покушающимся на их благополучие, — вот кем ей сейчас представлялся Норман.
— Вообразил — если он окончил Кембридж и всякое такое… Ты хороший, Сонни. И не терзай ты себя так.
Белла поддержала его, и Сонни был ей благодарен, но это почему-то еще сильнее растравило его. Норман одержал над ним верх, почему и как, Сонни и сам не понимал, но этого он Норману никогда не забудет.
— Хортону как минимум сорок пять, — сказал Сонни. — Какого черта он поперся на молодежную конференцию?
Белла ушла на кухню — похлопотать насчет обеда.
Когда Эрнст около часа вернулся домой, на кровати лежал раскрытый черный чемоданчик. На столе — армейские документы Ники Синглтона.
Салли поджидала его.
— Эрнст, сядь. Я хочу тебя кое о чем спросить.
Эрнст опустился на кровать.
— Почему после того, как мы вернулись с вечера у Винкельманов, ты сказал, что Норман никогда не станет твоим другом?
— Не задавай таких вопросов. Меня слишком много допрашивали за жизнь.
Но Салли и не ждала ответа на свои вопросы. В голове у нее был туман, она плохо понимала, что говорит.
— Почему тебе было плохо в ту ночь?
— Не выводи меня из себя, — сказал он. — Не ходи вокруг да около.
— Ты убил Ники Синглтона?
— Рассказать тебе все с самого начала?
— Ты убил его. Почему ты не сказал мне об этом раньше?
— Я хотел сказать. Ты не стала слушать.
— Значит, не очень хотел.
— Я говорил тебе, что мне случалось убивать.
— Говорил. Но мне казалось, что это какие-то небылицы. Тех людей я не знала.
— Понимаю, — сказал он, — убийство только тогда убийство, когда убивают кого-то из твоих знакомых.
— Я говорила не о том.
Эрнст сжал руки. Не отрываясь, смотрел на Салли.
— Я так и так собирался сегодня же все тебе рассказать.
— И ты рассчитываешь, что я тебе поверю?
— Нет, — сказал он, — разумеется, нет. — Он вскочил. — Какого черта, разуй наконец глаза — я уже в тринадцать был солдатом. А у тебя, какие трудности были у тебя в эти годы?
Салли всхлипнула.
— Так ты дашь в конце концов рассказать, как это произошло?
— Ты убил. И подробности значения не имеют… А тут еще Норман, — неожиданно добавила она, — как ты мог… Ох, Эрнст, Эрнст, Эрнст.
— Ты, — заорал он, — ты даже еще не родилась. Какое у тебя право судить меня?
— Есть, знаешь ли, такие понятия, как добро и зло.
— Не смеши меня.
— Смеши, — повторила она. — Смеши?
— В Мюнхене во время войны брат с сестрой распространяли листовки против Гитлера. Их расстреляли как изменников. А после войны объявили героями. Сегодня их снова числят изменниками.
— Я тебя не слушаю.
