— Садитесь, Николай Иванович, — показывая на стул, сказал Честнухин, когда в кабинет вошел Пырнов. — Вы были на собрании, которое прошло перед получением зарплаты.
— Проходил мимо по коридору, увидел людей — остановился, — обеспокоенно ответил Пырнов, садясь на стул.
Он был в синем джинсовом костюме.
— Так вы были или не были! — повысил тон Честнухин.
— А это что допрос? Я в милиции нахожусь? — осмелел журналист. Он, как и все работники компании, был обкраден в зарплате. Как многие, отказался получать ее.
При слове «милиции» молодые женщины за столом засмеялись. Они знали о милицейской «карьере» Честнухина, за глаза называли его «поганый мент».
— Вы участвовали в незаконных действиях? — спросил Честнухин.
— Почему? Я шел по коридору. Увидел людей, остановился.
— Людей было много?
— Много, даже в большом кабинете не уместились.
— А кто это всё организовал?
— Я же вам сказал, иду по коридору, вижу люди — остановился в дверях, не мог попасть в кабинет — полно людей было.
Пырнов уже пришел в себя, оправился от страха, который сковывал его — «вам что, а меня с работы турнут, куда я, пенсионер, подеваюсь?» — поднялся со стула, недовольно буркнул:
— Мне нужно работать!
— А мы, руководство компании, тут не работаем? — взвился Честнухин.
— Допросы — это не работа. Допрашивать может прокуратура, — смело заявил Пырнов.
— Идите, работайте, но мы то ж не дураки, будем кое-что помнить. — сказал вслед уходящему журналисту Честнухин.
В кабинете стало тихо. Громко и независимо тикали большие часы на стене.
— Как с такими строптивыми сволочами можно работать! — возмутился Честнухин.
Он обвел тяжелым, усталым взглядом собравшихся. Молодые женщины по пунцовели, потупили взоры.
— Вы мне за каждое слово головой отвечаете. Если оно прорвется в эфир. Ни каких сообщений о собрании, отказе получать зарплату. Жрать захочут, на четвереньках приползут. Но я им всем припомню. И на следующий месяц всех премий лишу! Надо отпуска кое-кому затянуть, чтобы голова у них болела.
— Будут опять жаловаться! — буркнула Семёнова.
Она иногда смелела и перечила робко Честнухину. Рассчитывала, что их личная интимная связь дает ей на это право.
— Плевать на них! Всё это дерьмо рано или поздно повыгоняю. Тебе особо касается, чтобы никто не вякал в эфире насчет зарплаты. И тебя вышвырну из начальников. На голом окладе будешь сидеть, голой жопой на голом льду. Поняла! И не перечь мне.
Он не замечал уже ни своей грубости ни своего раздражения. Нутром зверя он ощущал опасность во всём происходящем.
Женщины украдкой косились на Честнухина. Каждая из них про себя отметила разительную перемену, произошедшую в нём. У него больше стал нос, отвисли губы, выросли уши. И руки стали какими- то узловатыми, будто вспухшими возле суставов.
— Я их всех переломаю! — не унимался он. — Вы мне выведайте зачинщиков. Нужно конкретно знать этих гадов.
— Что тут выяснять, — сказала Семёнова. — Они, в общем-то, известны. Скорее всего, всё тот же Новуцкий. Опять что-нибудь напишет в «Независимой газете».
— Ну, с этим, гадом, у меня особые счеты! Обломаю рано или поздно ему хребет. Он у меня еще в ногах будет валяться. Землю грызть заставлю! Я человек слова и будьте уверены, что спуску ни кому не дам. А теперь идите все и нюхайте, доносите. Я всё должен знать.
Оставшись один в кабинете, Честнухин выматерился.
— Дуры, шлюхи, ничего толком не знают! За что только я их содержу в аппарате!
Потом позвонил в бухгалтерию и сказал главному бухгалтеру:
— Может, будет какая-нибудь проверка, так вы заставьте своих дур все лишние бумаги уничтожить.
Послышалось тяжелое, нервное дыхание — молчание.
— Я что не понятно выразился? — рявкнул Честнухин.
— Понятно, — ответил женский голос. — Будем стараться.
Любовь Голева худенькая, пропитанная лекарствами и страхом, бывшая уборщица, позже кассирша, как огня боялась Честнухина. В снах она видела его чертом с рогами, копытами и хвостом.
— Вот и старайтесь. А ты гляди, а то опять в кассиры пересядешь. Будешь голой жопой об лед биться.
Бросив трубку, Честнухин рассмеялся, представив, как все сидевшие в его кабинете молодые полнобёдрые женщины, его заместительши и работницы бухгалтерии, голыми задами подпрыгивают на скользком, промороженном льду.
— Вот это корюшки! — вслух громко произнес он. — Лови, не хочу. Я их всех, действительно, уже не хочу.
Секретарша Татьяна, прозванная в среде журналистов Татьяной Верующей (как член секты баптистов была направлена с Украины на Чукотку, внедрять веру своей секты), заглянула в кабинет, испуганно спросила у Честнухина:
— Вам что-то нужно?
— Да нет! Впредь не мешай мыслить! — рявкнул начальник.
Поднялся со стула, присел несколько раз — какая-то неприятная тяга, ломота в ногах, точно они стали расти, и скручиваться, как рога у барана. Подошёл к большому зеркалу, висевшему у двери.
Так ясно и четко увидел в своем лице разительные перемены. Оно, по сути, было другим. Нос вырос («сволочь, вот почему всегда чесался и днем и утром!»), губы стали толстыми, будто у негра, и подбородок удлинился.
В зеркало он видел урода, а не самого себя, того Честнухина, который мог нравиться женщинам.
«Пил в последнее время очень сильно!» — подумал он. Неприятный зуд и ломоту он чувствовал и в руках, вернее ладонях. Суставы пальцев набухли, фаланги вытянулись.
«Я превращаюсь в зверя, — не отрывая взгляда от зеркала, решил он. — Может мне, подсунули кривое зеркало? Эти сволочи на всё способны. Так вот почему эти, шлюхи, с такой опаской смотрели на меня!»
Вновь появилось желание напиться. Оно теперь приходило к нему всё чаще и чаще. «Неужели и я, как эта тварь Бугров, становлюсь алкоголиком?» Ему в это не верилось. Ведь выпивал он не каждый день и не по жажде, а по необходимости — обстоятельства требовали, вернее люди — сволочи, которые окружали его, вынуждали на то, чтобы он выпивал.
Он был уверен в том, что пить перестанет в любой момент, как только пожелает, но теперь желание было именно выпить. «Любая правда — это потаскушка в руках начальника, — подумал он. — Моя правда — это мое желание».
Глянул на часы — время близилось к обеденному перерыву. Решил что-нибудь пожевать в «Баклане», и выпить. Выходя из кабинета, Честнухин бросил небрежно на ходу секретарше:
— Задержусь после обеда — буду в окружной администрации.
27. Любовь и деньги
На Чукотку Аврора Самуиловна приехала по рекомендации своей подруги, а подруга была далекой родственницей самого губернатора Чукотки. Должность Аврора Самуиловна получила высокую. Как сама
