воспитывать, а пока она слишком маленькая, он ее не понимает», — думала Мила.
Проблемы с армией решились сами собой, Арсений как-то вскользь сообщил, что ему дали отсрочку. Он говорил что-то еще, но занятая ребенком Мила его объяснения выслушала вполуха.
Их совместная жизнь все так и не налаживалась. После того как они удочерили Лизу, Арсений почти перестал приходить к ней по ночам. Тем более что спала она теперь в детской вместе с Лизой, готовая в любой момент вскочить и убаюкать проснувшуюся девочку, которая хоть и была ангельским, но все же новорожденным младенцем.
«Я сама виновата, — думала Мила, — все время посвящаю Лизке, себя запустила, хожу непричесанная, ему со мной скучно… Я и сама-то для себя стала скучная, никуда из дома не выхожу, ничего не вижу…»
Но она была не права, Арсений хотел ее как никого.
Однажды ночью он пришел в детскую, когда Лиза заснула, схватил Милу за руку и потащил в спальню, здорово напугав ее. А через полчаса в бессильной ярости оттолкнул ее от себя и, перекатываясь по скомканной простыне, заскрежетал зубами, посылая Миле проклятия и ругательства.
От страха она вжалась в стенку, потому что ей казалось, что он готов ее ударить, просто растерзать.
— Почему? Почему? — шипел он, вертясь волчком на кровати.
Когда он немного успокоился, она попыталась прижаться к нему и погладить по плечу, шепча:
— Ну, Арсюша, милый, — но он в ужасе отшатнулся от нее и завыл, как раненый зверь. Она в испуге сползла с кровати и вышла из комнаты.
Арсений замыслил свой план, как только понял, что от угрозы загреметь в армию ему не избавиться. Когда он узнал, что женатым призывникам, у которых есть маленькие дети или беременная жена, предоставляется отсрочка, то понял, что это его шанс. Никаких других причин, позволявших рассчитывать на отсрочку, у него, как он думал, не было.
Но план планом, а как его реализовать — большой вопрос.
Он искал себе девушку, но никого подходящего не встречал. Сокурсницы казались ему слишком капризными и высокомерными. Времени было в обрез: надо успеть жениться и завести ребенка до окончания института, чтобы не попасть под осенний призыв.
И когда у дверей призывного пункта он увидел Милу, мысль, что это та самая девушка, которая ему нужна, родилась сама собой. Ему даже показалось символичным то, что он встретил ее именно там, в месте, которое пугало его больше всего.
«Провинциальная — значит, послушная и неизбалованная, — говорил он тогда друзьям, — ее легко скрутить будет. Даже лучше, чтобы из какой-нибудь глухомани. Мне эти москвички даром не нужны, их перевоспитывать придется, норов ломать. Если что — к маме уедут, условия ставить будут. А мне нужна полностью управляемая жена. Жить все равно у меня будем. Если что — выгоню, и дело с концом».
Друзья только качали головой, его план казался им странным, а кому-то даже кощунственным. Но Арсений испытывал жуткий, почти панический страх перед армией. Его друг вернулся из армии с половиной желудка: отказался пресмыкаться перед «дедами», и его избили до полусмерти. Били всем отрядом, в том числе и его товарищи, такие же первогодки-«черпаки», как и он, пришедшие в этот же призыв. Потом они прятали глаза и неумело оправдывались. Весь следующий день он лежал на койке и не мог пошевелиться; только к вечеру вызвали врача — его командир долго не верил, что он не притворяется. Операцию делали в воинском госпитале, но было уже поздно, многочисленные повреждения внутренних органов, гематомы, и как результат — ампутация части желудка. Парень навсегда остался инвалидом.
Кроме того, еще свежи были воспоминания об афганской войне, еще много ветеранов-инвалидов встречалось на улицах с протянутой рукой. К тому же, зная свой характер, Арсений понимал, что в армии таких, как он, не любят, ему там будет очень тяжело. Поэтому служба представлялась чем-то вроде тюрьмы или концлагеря.
Мила оказалась симпатичной и смышленой девушкой, с легким и мягким характером. Дело оставалось за малым — уговорить ее выйти за него замуж. Но она сама влюбилась в Арсения, сильно облегчив ему задачу.
Однако через некоторое время выяснилось, что его задумка наткнулась на препятствия, неприятности продолжались. Сколько он ни старался, зачать ребенка у них не получалось. Кроме того, жить с молодой женой ему становилось все сложнее и сложнее — каждую следующую ночь он ждал со страхом. Но параллельно в голове ясно и монотонно тикали минуты уходящего времени, отведенного ему до призыва.
Надо усыновить ребенка, и проблема решится сама собой, пришло ему в голову. О том, что предстоит прожить с этим ребенком всю жизнь, он даже не думал. Он позвонил своему влиятельному дяде. Тот, услышав о его проблеме, пообещал помочь и свел Арсения с директором областного детдома, который пообещал за небольшое вознаграждение помочь удочерить девочку.
— Он же тебе мозг парит, а сам, — Люся быстрыми ловкими движениями гладила юбку, морщилась, когда очередная складка выскальзывала из-под утюга, и начинала заново, — а сам — налево и направо бегает. У него и до тебя была какая-то непутевая… Ты что, не знаешь?
Мила отрицательно помотала головой. Она сидела в гостях у двоюродной сестры, которая к этому времени успела родить ребенка, выйти замуж за Антона и была вполне довольна жизнью.
Люся вдруг приостановилась, тревожно заглядывая ей в глаза, спросила:
— Что, правда не знаешь? Ну, ты и блаженная…
— Почему ты раньше мне не сказала?
Люся дернула плечом, будто отмахиваясь от чего-то, и раздраженно ответила:
— Ну, во-первых, я свечку не держала. Это Антон болтает, а ты его знаешь… А во-вторых, вот сказала я тебе — и что? Зачем? Я и сейчас дура, что проболталась, просто думала, ты знаешь. Ведь я крайней и буду, если вы поскандалите, а потом помиритесь. А вы помиритесь, потому что он тебе нужен, как же — столица, прописка, ребенок. — И увидев, как перекосилось лицо Милы, быстро затараторила, повысив голос: — Ну, подумай сама, куда ты пойдешь? Что делать, многие мужики такие. А тебе надо думать о ребенке, а не о гордости своей, и ничего тут плохого нет, лично я тебя не осуждаю. Тебе что, в Муром свой, что ли, возвращаться с девкой?
Люся говорила что-то еще, но Мила этого уже не услышала, она, не проронив ни слова, быстро вышла.
В первый раз за все время жизни в Москве она не торопилась домой. Медленно шла по бульвару, пинала начавшие опадать листья — началась ранняя осень — и думала: а вдруг действительно в таких неожиданно обидных словах Люси есть правда? Вдруг только желание вырваться оттуда, из дремотной провинции, оказалось решающим, и с Арсением она сошлась из корысти. Нет, ерунда. Если все так, ей не было бы сейчас так невыносимо больно. Снимать волосы с его пиджака. Чувствовать запах чужих духов. Ждать до полуночи с работы. И убеждать себя, что показалось, что это в транспорте какая-то обладательница пышной шевелюры прислонилась к нему, что он работает на износ ради них с Лизкой…
Она чувствовала и свою вину, мучилась сомнениями, что что-то не так делает, недостаточно умела и искусна…
Все чаще и чаще стали повторяться такие одинокие вечера, когда она сидела одна в пустой квартире, слушала тиканье часов, урчание холодильника, вязала что-нибудь и втихомолку горько плакала.
Однажды в один из таких пустынных вечеров раздался телефонный звонок. Мила взглянула на часы, на поставленное кипятиться белье и вышла в комнату, где стоял телефон. Она вытерла мокрые руки о фартук и подняла трубку.
— Алло?
В трубке что-то зашуршало и смолкло, потом раздались короткие гудки. Ее как будто окатили холодной водой.
