вещами.
Дядя усмехнулся.
— Де Сад был, возможно, самым великим человеком своего времени, настоящим новатором, первым провозвестником свободы. А еще он был писателем, аристократом и философом. И он жил той жизнью, которая не ограничена ни моралью, ни религией, ни правом, а основной ценностью считал возможность человека распоряжаться своей жизнью так, как он хочет.
— Но там ведь про другое написано, — прошептал Арсений и покраснел.
— Ну, он считал, что любой человек имеет право на удовольствие, на счастье, что тоже очень важно. Де Сад разрушал стереотипы, в которые общество заковало всех, чтобы было легче управлять, понимаешь? Только ты не вздумай нигде об этом болтать, об этом не говорят вслух, с чужими. Можно только с теми, кому доверяешь.
— Хорошо, не буду, — кивнул польщенный Арсений.
— Он считал, что через высшее личное наслаждение человек обретает свободу. А общество боялось этого и осудило его, — продолжал разглагольствовать дядя, — жаль, что ты этого не понял. Ты еще глупый мальчишка, который живет чужим умом и не имеет своего мнения.
— Вовсе это не так, — обиделся Арсений.
— Скажи, а ты пробовал когда-нибудь алкоголь? Вино там, водку? — неожиданно огорошил Арсения дядя, как будто забыв о французском развратнике.
Мальчик округлил глаза.
— Ну, курить-то ты курил и, думаю, продолжаешь. Я спрашиваю про вино. Да не стесняйся ты, я вот помню себя мальчишкой, очень хотел узнать, что взрослым в этом так нравится. Любопытный был.
— Нет, не пробовал, — неуверенно ответил Арсений. Он не понимал, куда клонит дядя и что за новую ловушку он придумал.
— А хочешь?
— Возможно, когда я стану старше, это было бы интересно, — уклончиво ответил мальчик.
— Да ладно придумывать, пай-мальчика из себя строить. Можем сегодня попробовать. Устроим пикник на природе. Ты, я вижу, разумный парень и уже достаточно взрослый. Лучше тут, чем в подворотне. Только сестрице не говори, а то она нам устроит. Бабы вечно все не так понимают, — добавил он с некоторой досадой.
Арсений в восторге кивнул, стараясь не показывать радости и делая вид, что ему все это почти безразлично. Но внутри все клокотало от возбуждения — он попробует вино! Как взрослый. Конечно, он никому не скажет.
Они вернулись в дом, и Арсений отправился наверх, дочитывать книгу, да так увлекся, что позабыл об их разговоре.
Но вечером дядя достал из шкафа пузатую бутылку. Раскупорил ее, налил темную жидкость в два стакана, придвинув один Арсению. Мальчик нерешительно понюхал содержимое. Он не соврал дяде, до этого дня он ни разу не пробовал спиртного. Наконец решился и сделал первый глоток. У него тут же перехватило дыхание, терпкий запах ударил в нос, во рту стало невыносимо кисло.
— Невкусно, — мальчик разочарованно отставил бокал, — невозможно пить.
— Ну, ты дурашка еще малолетний, — рассмеялся дядя. Он насмешливо наблюдал за племянником, потягивая вино.
Арсений собрался с силами и сделал еще несколько глотков. На сей раз дело пошло лучше. Желудок понемногу привыкал к новым ощущениям и уже не так сильно сопротивлялся. В голове начало немного шуметь, он чувствовал, как в теле наступает расслабление и какое-то освобождение, накатывает сонливость. С любопытством и страхом он наблюдал, как развязывается его язык.
— А почему вы никогда не общаетесь со взрослыми? — спросил он дядю фамильярным тоном.
Тот сидел напротив него, качал ногой и, казалось, уже здорово опьянел. Тяжелым взглядом он в упор смотрел на племянника. На его вопрос он ничего не ответил, потом задумчиво сказал:
— Ты уже большой, чтобы понять, что в жизни не все просто и однозначно.
Тут Арсений понял, что дядя уже пьян, по-настоящему пьян.
«Да и я, пожалуй, тоже, — подумал он, — а старик, видимо, налакался еще до этого».
Арсений выпил еще. Вдруг у него закружилась голова, перед глазами все поплыло, нестерпимо захотелось лечь в постель.
— Иди спать, — глухо приказал дядя.
Он послушно поднялся и поплелся на второй этаж, в свою комнату. Едва его голова коснулась подушки, как он тут же заснул. Но поспать ему не удалось, через несколько минут он почувствовал, как кто-то трясет его — над ним нависал дядя. Он почувствовал тяжелый запах перегара и горячее дыхание Михаила Павловича. Тот навалился разом, не успел он и слова сказать, зажал рот, повернул его на бок, схватил так, что мальчик не мог пошевелиться.
Что было потом, он никогда не хотел вспоминать, да и не смог бы, наверное.
Но зато он хорошо помнил, как дядя сидел на полу, у его кровати, курил, стряхивал пепел прямо на пол и как-то горячечно шептал:
— Мне теперь только в петлю или… А ты знаешь, где твоя мама работает? В Центральном бюро переводов. А кто ее туда устроил, знаешь? Я. У меня связи, я все могу. Могу сделать так, что твою маму с работы выгонят и никуда больше не возьмут. А могу сделать так, что ее вообще в тюрьму посадят за спекуляцию валютой, полученной от иностранцев. А тебя в детский дом отправят. Запомни, все ваше благополучие зависит от меня. Просто знай и усвой — есть вещи, о которых не говорят. Если будешь молчать, все у вас будет хорошо, по-прежнему. Да что по-прежнему, даже лучше. Помогу, в институт поступишь, работа будет хорошая…
Арсений лежал без движения, он не мог и пошевелиться, почему-то не смел. Только под утро он захотел в туалет, на ощупь вышел из комнаты и, не зажигая света, спустился. Но выпитое вино дало о себе знать, до кабинки дойти он не сумел — поскользнувшись, повалился в кусты и изрядно изодрал себе лицо. На следующий день его физиономию украшала огромная царапина.
Проснулся он поздно, около двенадцати. Первое время не мог понять, что произошло, потом Арсению вдруг вполне серьезно начало казаться, что ему снился какой-то сон, тошнотворный и омерзительный… Он приподнялся и тут же лег обратно — тело пронзила резкая боль, голова раскалывалась, везде ломило, как будто по нему проехался трактор. Он схватил маленькое зеркальце, стоявшее на тумбочке. На лице красовалась огромная царапина, губа припухла, на руках были синяки. Он вдруг с удивлением обнаружил, что под ним нет простыни, на матраце он заметил маленькое красное пятнышко… И тут же содрогнулся и задрожал — в голове замелькали обрывки воспоминаний. Он прислушался. В доме был какой-то непривычный, посторонний звук. Это голоса, сообразил он, наконец. Судя по всему, внизу дядя разговаривал с кем-то. До этого ни одного постороннего человека Арсений на даче не видел.
«Бежать! Рассказать!» — промелькнуло в его голове. Он уже собирался вскочить с постели, превозмогая боль, как тут же вспомнил дядины угрозы… Он медленно доковылял до двери и приоткрыл ее.
— А вы пионы сажаете на солнечной стороне? А то мне говорили, что надо в полутени, — какой-то добродушный бас так и раскатывался смехом.
— На солнечной, — вежливо и учтиво отвечал дядя.
— А ничего, что я так громко говорю? — спохватился бас.
— Мой племянник крепко спит. Пойдемте, я покажу вам сосну.
— Ах, да-да, пойдемте. Заболтались мы тут.
Мальчик понуро вернулся в постель.
Куда делась простыня, он так никогда и не спросил у дяди. И вообще, в разговорах они не касались этой темы, как будто ничего и не было. Именно тем летом Арсений необратимо изменился и резко повзрослел.
Он прожил на даче еще три недели. Царапины зажили, синяки исчезли, и больше ничто не напоминало о той ночи, так что со временем Арсений опять начал сомневаться, не показалось ли ему тогда нечто большее, нежели было на самом деле.
