обжигающей воде.
В соседней бочке торчала голова брата Зигмунда — вокруг молодого немца увивались обе служанки в длинных домотканых рубашках, уже мокрых и оттого подчеркивавших особенности фигуры.
Андрей прикрыл глаза — терпеть такого издевательства над собственной природой он не мог, оттого и пыхтел в бочке, как кабан в теплой луже. Арни подлил еще ведро кипятка, и к своему счастью или стыду, командор вскоре избавился от грешных мыслей и, согревшись, даже прикорнул…
— Ваша светлость. — Сильная рука встряхнула его за плечо, а знакомый голос вывел его из полусонного состояния блаженства. После горячего купания оруженосцы переодели его в сухую одежду, извлеченную из мешков, и отвели в покои, любезно предоставленные хозяином.
Андрей только мельком глянул на медвежьи и оленьи шкуры, на развешанное по стенам разнообразное оружие. И, стремясь использовать каждую свободную минуту для отдыха, ибо потом времени может и не быть, завалился на лежанку, в теплый и мягкий мех.
Полчаса сна он выгадал — пока его оруженосцы поочередно отмывались в уже теплой и грязной воде, затем приводил себя в порядок отец Павел, распределявший на постой прибывший отряд крестоносцев. Распихал всех по домам, да еще места с избытком осталось, хозяев не стеснив.
— Барон Лукаш Поборски ждет вместе со своей супругой, сыном и дочерьми вашу светлость!
— Хорошо, Арни, я готов, — Андрей провел пятерней по лицу, стирая остатки сна, а оруженосец уже накинул ему через плечо перевязь чудом обретенного меча. Идти пришлось в соседнюю комнату, чуть большую по размеру, согреваемую растопленным камином.
За узкими окошками, что бойницы собой заменяли, уже стемнело, и зал освещался только языками пламени нескольких коптящих факелов, воткнутых в гнезда на стенах, да каминным зевом.
— Я рад видеть здесь крестоносцев и вас, ваша светлость. — Барон, плечистый мужик лет сорока, неожиданно склонил перед ним голову и опустился на колено.
Преклонили перед ним свои колени и супруга словака, миловидная женщина с уставшим, издерганным лицом с ниточками тонких морщин, две ее дочери, совсем юные отроковицы, что смотрели на него какими-то растерянными глазами, и безусый, чуть пушок вылез над верхней губой, юноша, почти мальчик — обожаемым взглядом пожиравший белый крест, что занимал середину красного командорского плаща.
Андрей на секунду смешался, но припомнил свой новый статус, что навязал ему хитромудрый (на самом деле он мысленно отзывался намного грубее, заменяя производное ума составной частью человеческого тела) старый орденец, брат Любомир. Да потому что будь правильным священником, а не зажатым в угол обстоятельствами крестоносцем, то отец Павел поостерегся бы от такой подлянки.
— Благослови вас Господь, дети мои, добрые христиане, — уже громко и внятно произнес Андрей, перекрестив склонившиеся перед ним головы.
Ему уже не было стыдно, как раньше, и голос не дрожал. Хотя лицедействовать первое время было для него тяжело. Но свою руку он не отдернул, когда семья барона в полном составе к ней приложилась…
— Тяжело стало, ваша светлость, — угрюмо сказал барон, почти ничего не съев за эти полчаса, что они сидели за столом. Зато Зигмунд с оруженосцами уминали за обе щеки, хотя богат был стол только дичиной, во всевозможных ее видах.
Богат больше по названиям, но отнюдь не по количеству. Оленина жареная и копченая, какие-то обжаренные птички на вертелах, похожие на рябчиков, кабанятина на серебряном блюде, какая-то зелень с травками, немного рыбы, вроде бы форель.
Все разложено на блюдах таким тонким слоем, что глаза смотрят на это изобилие с восторгом, а вот желудок протестует и постоянно напоминает, что на всех добра не хватит. Или будет достаточно, чтобы встать из-за стола полуголодным. И через полчаса снова искать, чем бы еще подзаправиться, чтоб насытиться.
— Дичь почти всю повыбили, все труднее и труднее ее добывать. Хлеб в горах не растет, овса тоже нет, огороды выручают, но репы и капусты едва до весны хватит. Хорошо хоть трава уродилась, много сена заготовили. Теперь скотина хоть за зиму не сильно отощает, а то прямо беда…
— Сколько народа под защитой твоей сейчас проживает? — поинтересовался Андрей с сугубо корыстными интересами. Воевать один на один с пограничными польскими панами ему не улыбалось.
— Три замка, дюжина селений, — тяжело вздохнул барон. — Тысячи две крестьян, может быть, и есть, но не больше. Два рыцаря в вассалах, вместе полсотни воинов под мой флаг ставим. Ну и крестьяне наши — ополчение, от мала до велика — три сотни душ.
— Да, негусто, — произнес Андрей, оторвав ножку от единственного на столе запеченного тетерева. Пожевал жесткое и сухое мясо, пахнувшее желудями или какими-то орехами, и поинтересовался:
— Как угры себя ведут? Часто ли нападают, какими силами? Когда предпочитают?
— Все лето от них еле отбивались. Небольшими отрядами сейчас в горах рыщут, много-то воинов не проведешь, и делать нескольким сотням в здешних лесах нечего. Отряды по полсотни конных, редко пешцев. Иногда сотня действует, в прошлом году было такое. Жгут все подряд — разор полнейший творят. Нет, тут гиблое дело, зиму не пережили бы эту, но ты, ваша светлость, вовремя зерно привез. Теперь хоть голодовать не будем.
— Не будете, — согласился с бароном Андрей, — но только этой зимой. А что будет дальше, то только Богу известно…
— И ордену, — тихо произнес словак, лицо которого стало еще более угрюмым, покрывшись сеточкой морщин.
— Что ордену? — удивился, не поняв Никитин.
— А то, ваша светлость, что без поддержки крестоносцев нам всем придется уходить отсюда. Война проиграна, мы, здешние, это давно поняли. Ваш замок у «Трех дубов» тоже обречен, мы с прошлого года не можем отвезти туда продовольствие.
— Но крестоносцы держатся?
— Пока в замке, но их мало осталось. Мои соседи уже ушли в горы, к перевалам, так что помощи они не получат. Да и мы тоже. Если…
— Что если?! — тихо отозвался Андрей, сообразив, что сейчас произнесет барон, положивший на стол свои крепкие, увитые жилами руки.
— Если только орден Святого Креста не возьмет нас под свое покровительство. Или нам всем придется уходить за перевалы, а вы встанете перед необходимостью их защищать.
«Нам бы от панов отбиться, а тут еще перевалы оборонять. Нет уж, это мы вовремя сюда припожаловали. Нунцию надо большой наш данке шен сказать. Если бы не он, то мы бы этих несчастных на произвол судьбы оставили», — Никитин тихо размышлял, сохраняя неподвижным лицо. Хотя все складывалось как нельзя хорошо — просить никого не пришлось, сами предложили.
— Вы желаете стать вассалами ордена?
— Да, — твердо ответил барон и пожал плечами, как бы говоря: «А куда нам деваться?!»
— Ну что ж, завтра вы принесете мне присягу, а значит, и ордену. Соберите ваших рыцарей и воинов. Успеете?
— Успеем, ваша светлость, — чуть ли не прошептал словак, и Никитин его прекрасно понял — он раньше сам себе был господином, но сейчас стал вассалом. Но выбор был сделан расчетливо — лучше ходить под рукою ордена и жить на родине, пусть и в нужде, чем быть подручным польского пана и собирать объедки с его стола.
— Пусть будет так, — произнес Андрей и подумал: «Крепко их тут прижало. Мне также головной боли прибавится, особенно в будущем году. Ведь тысячу-другую народа как-то кормить придется, а где деньги взять? Десятины нет и не будет, а со здешних крестьян и драную шкуру получить проблематично. Ну, нунций, ловко же ты нас всех подставил!»
ГЛАВА 8
