— Да сам вижу, что нет тут ни османов, ни татар клятых. — Вопрос не застал хорунжего врасплох. — С чего бы это?
Казачьи офицеры переглянулись понимающими взглядами — оба давно были зрелыми казаками, с детства вместе росли, в одних и тех же походах кровь проливали да славу казачью искали. Особенно отличились восемь лет назад, когда государю Петру Федоровичу помогали мятежную гвардию усмирять. Платон тогда старшим урядником был, или пятидесятником по-старому, а Семен Куломин, друг его закадычный, хорунжим.
Обласканы царем донские казаки с тех пор, волю и землю имеют, своим порядком живут. И в чинах с тех пор уравнены — государь казачьи звания в новую «табель о рангах» вписал. Хорунжий теперь прапорщику армейскому равен, ведь тот и другой от «знамени» чин свой имеют. Сотник — подпоручику, хотя Куломину и обидно — молодые дворяне его запросто получают, а казак своим горбом лет пятнадцать выслуживает. А густые майорские эполеты только один командир казачьего полка носит, войсковой старшина.
Но обиды не было, наоборот, в чинах ведь с благородными дворянами простые станичники сейчас вровень, а за то кровью платить требуется — по чести и служба спрашивается…
— Бери свою полусотню, Платон, и дуй через вал! Но тихо! Я свою следом поведу, если что, то татарам укорот сделаем.
Воскобойников кивнул, махнул рукой станичникам и двинул коня вперед. Казаки стали растягиваться лавой, понукая коней взобраться на земляную преграду. Полсотни казаков почти одновременно взошли на вал, сжимая в руках пики и сабли.
— Твою мать!
— Ох ты!
— И скоко тут басурман?!
Врага за валом не было, ни конного, ни пешего. Широкое поле на несколько верст было пустынным, только за дальними лощинами, на высотах в сумерках мерцали алыми пятнами тысячи костров, а в небо поднимались бессчетные струйки дымков.
— Нехристи вечерять себе варят!
— А мы заутреню им устроим!
— Чай, баранинку лопать будут, не мамалыгу треклятую!
— И винцом запивают, закон свой в походе не блюдут!
Казаки весело переговаривались — блюсти тишину не было смысла. Даже вездесущие татарские разъезды сейчас не сновали — настолько османы были уверены в своей силе.
— Ежели у одного костра по десятку сидит, — Платон Воскобойников тихо пошевелил губами, — то сколько их здесь?
При Ларге дымков было намного меньше, он сам их подсчитывал. Басурман там было полсотни тысяч. А здесь сколько? На первый взгляд, втрое больше дымов, да раскинулись полосой на пару верст.
— Полонянина бы взять да попытать…
— А вот этого делать не надо, — рядом раздался насмешливый голос сотника. Куломин сидел в седле как влитой и, прищурив глаза, рассматривал огромный турецкий лагерь. — Еще встревожатся, а сие не нужно. Я гонцов уже отправил, наши после полуночи выступят. А мы здесь, в ертауле стоять будем. Так что с вала казаков уводим, нечего им маячить. Десяток дозорными оставь, пусть в кустах сидят, а коней вниз сведи. Мыслю, битва будет жестокая!
Гречиничи
— Дядя Ваня, а вправду вы с царем-батюшкой вместе кровушку проливали? — Молоденький рекрут с мольбой посмотрел на старого седоусого сержанта, что старательно набивал трубку крепкими пальцами.
— В Петергофе то было, когда баталию с мятежной гвардией учинили, — обстоятельно ответил Иван Тихомиров и усмехнулся, вспоминая, какая радость царила тогда в его сердце. — Мне батюшка наш знак святого Александра пожаловал да чин сержантский. А потом еще медаль серебряную, а не бронзовую, как другим солдатикам. За преданность!
Старик прервал речь и старательно прикурил трубку от фитиля. Пару раз пыхнул дымком, раскуривая.
— А что ж ты на пенсион не ушел-то?! Ведь стариков в солдатах сейчас, почитай, и нет! В полку только ты такой один…
— А ты меня стариком не считай. — Солдат как бы лениво, но настолько быстро врезал рекруту подзатыльник, что тот не успел отшатнуться. И, получив внушение от старослужащего, почтительно закивал — мол, понял я вашу науку, батюшка, и благодарен за нее.
— Так-то, — вымолвил Тихомиров, а в его стариковских глазах мелькнул отческий проблеск. Любил он парня, услужливый и добрый, не солдатом бы ему быть. Но руки золотые, вот и определили его в полковую мастерскую, где работы всегда много — и новые нарезные ружья чинить, и к старым фузеям «крутящиеся» пули отливать, и сапоги починять, да и других дел невпроворот, вечно заняты.
И правильно: служивые без дела — что тати ночные, только хлопоты причиняют. Нет, у их полковника не забалуешься, его высокоблагородие еще в войне с пруссаками свой норов показал.
— Скучно на пенсионе. Да и ехать некуда — в родных краях меня подзабыли, ни двора ни кола. Вот и упросил Петра Федоровича на службе оставить, пригожусь, мол, еще. Он меня и повелел обратно в родной полк принять. Я как в семью вернулся, все кругом свои.
— И сапоги мы носим отличные — ни у кого в армии таких нет!
— Это государева нам честь, за Кунендорфскую баталию. Апшеронцы тогда все атаки пруссаков отразили, больше половины нашего полка полегло. Вот Петр Федорович и повелел — раз по колено в крови на поле стояли, то и сапоги такие же носить будете. И хоть в гвардию не причислил, но в одной бригаде с измайловцами состоять приказал.
— А лейб-гвардейцами мы станем? — с надеждой спросил солдатик.
— Ежели в боях с турками себя покажем, то почему бы и нет! А османы злые — я с ними тридцать пять лет тому назад первый раз воевал. Таких в полку только двое нас и осталось — полковник и я, грешный!
— Они-то, может, и злые, но и наша рать не малая…
— Неслух ты, Митька. Не в рати дело, а в том, как солдаты обучены и вооружены. А фузеи у нас намного добрее! А потому хватит болтать, замок давай чини!
Юконский острог
— Колоши!
Выкрик Кузьмы вывел Алехана из секундной растерянности, слишком неожиданно совершено было нападение. И стрелу он опознал сразу — тлинкитская, или колошская, по названию индейского племени.
Возле головы свистнуло, и Орлов тут же отпрыгнул за торчащий из-под мха огромный валун, прижался спиной к высокому скальнику. Одновременно гвардеец сдернул с плеча штуцер, выискивая глазами цель.
— В-ж-и-к!
В воздухе пропели свою смертоносную песнь еще несколько стрел, но он уже не обращал на них внимания, как-то попривык за эти годы…
— А-а!
Моряк дико заорал от боли и схватился за пронзенное стрелой бедро. И тут Алехан увидел стрелков — три лучника стояли на той стороне озера и снова натягивали тетивы.
— За крест прячься, Антошка! — крикнул воющему офицеру Алехан, вскинул штуцер, поймав в прорезь прицела лучника, и плавно потянул за спусковой крючок.
— Б-у-х! Б-у-х! Б-у-х!
Приклад трижды толкнул плечо — отдача у винтовки чувствительная, патрон мощный. Клуб белого дыма на секунду скрыл от него лучников, но Алехан знал, что он не промахнулся, стрелял ведь
