Генерал тогда сильно удивился — он не знал о таком поражении островитян, а потому сразу же спросил, когда и где те так обмишулились. И кто придумал им такой артиллерийский «капкан»?
К сожалению, ответа от императора он не получил. Царь только хмыкнул, услышав его вопросы, несколько озадаченно покачал головой. И отшутился странно, словно решил поиздеваться чуток — «в Крыму»!
Такого просто быть не может! Кроме казаков и фельдмаршалов Миниха и Ласси, в Крым никто и никогда не проходил. Да и русские тогда, в прошлую войну, когда сам Румянцев еще был мальцом, вынуждены были уйти — слишком велики силы татар и турок.
— Но, может быть, хоть в этом году мы им хорошо бока намнем?! — задумчиво пробормотал генерал Румянцев и снова стал пристально оглядывать поле будущего сражения…
Иркутск
— Я говорю с вами честно и откровенно, княгиня! Вы имели полное право свергнуть с престола императора Петра Федоровича, того, которого в свете именовали голштинцем! Но в ночь переворота я стал другим, надеюсь, вы уже давно поняли это?!
— Да, государь! — только и ответила Дашкова. Он стал другим, и настолько, что княгиню оторопь брала. — Вы сейчас напоминаете своего великого деда, Петра Алексеевича. Тогда… В те дни о вас так многие старики говорили, что знали великого императора. Мне еще фельдмаршал Миних прямо молвил…
— Это подарок, — Петр Федорович покрутил в руках тяжелую трость, — и знаете, от кого?
Дашкова судорожно сглотнула и невольно перекрестилась. Мистика, но все делается только по Его воле!
Если бы ей за неделю до злосчастного мятежа сказали бы о таком, то она бы наотрез отказалась в это верить. Но не сейчас — слишком разительные произошли перемены с императором.
— Так вот, дочь моя!
Екатерина Романовна вздрогнула, так ее он называл тогда, до своего перерождения, не ведая, что «дочь» составляет заговорщицкий комплот.
— Я не казнил вас не потому, что вы женщина! Дарью Салтыкову, что больше сотни крепостных в лютости своей извела, четвертовали принародно, а куски по городам отправили, чтоб другие мучители из помещиков призадумались! И не потому вы уцелели, княгиня, что ваш брат — верный мне офицер, а дядя — канцлер. Нет! Множество титулованных особ на плаху возведено, не помогли им ни связи, ни богатство, ни доблесть предков! Вы уцелели по совсем иной причине…
— По какой, осмелюсь спросить, ваше величество?
— Они бездари и петиметры, и пользы от них никакой! Нет, польза была — когда им головенки поотчикали, остальные бездельники разом скукожились, а государство триста тысяч семей рабов, которые угождали своему сиятельному хозяину, в свободных землепашцев обратило. Это доходы казны резко увеличило. Но это так, к слову. И вы, и братья Орловы, и Потемкин, и многие другие мятежные гвардейцы помилованы мною только потому, что России ваш труд на ее благо нужен — великую пользу стране вы все принести сможете!
В голове княгини все смешалось — умная женщина на секунды впала в полный ступор. Но потом мысли, словно подхлестнутые, понеслись в ее голове галопом. Она видела тогда ненависть в его глазах, глубокую и стойкую! Он хотел ее разорвать собственными руками, но чудовищным усилием воли сдержался.
Это что же выходит — император может наступить на горло самому себе и пощадить своих врагов, если они действительно делают или смогут совершить для Российской державы много полезного? Тогда он достоин править, более того, перед таким стоит преклоняться!
Теперь ей стало ясно, почему Като осталась на престоле — чувства чувствами, но подруга воспринимала дела России как свои собственные, потому и не пострадала. А теперь и ее очередь настала…
— Государь!
Внутри словно распрямилась пружина, и она сползла на пол и встала перед императором на колени. Раньше бы не смогла, но сейчас ее уже не давила гордыня.
— Если можно, то отправьте меня с мужем и детьми…
— Не можно, а нужно, Екатерина Романовна. И встаньте с колен, здесь холодно!
Без малейшей натуги Петр Федорович донес ее до топчана, удобно посадил, подоткнув под бок подушку, бережно укутал пледом. Это и поразило больше всего — из него буквально сочились сила и добрая мужская надежность, и слезы помимо воли брызнули из ее глаз.
— Простите меня, ваше величество… — Она захлебывалась слезами, уткнувшись в его плечо. — Простите ради Бога…
— Беды России, и нынешние, и, не дай Бог, в будущем, от того, что русский народ не един! — Он ласково, по-отечески, погладил ее по голове. — Меньшая часть пользуется всеми благами — то есть дворянство, а большая часть пребывает в убогости и дремучести. И нам надо не дать расшириться появившейся трещине в пропасть, тогда будет поздно. Надо эту трещину осторожно засыпать. А для того нужно всемерно облегчать участь крестьян, постепенно выводя из рабского состояния, и просвещать народ. Вы займетесь только вторым — Сибирь не знает рабства, но нравы там жуткие! — Он отстранил ее и пристально взглянул Дашковой в глаза: — Я предлагаю вам с мужем построить университет. Вы станете его первым ректором. И на века он войдет в историю как Дашковский. Это и станет памятью о ваших делах на благо России! Согласны, Екатерина Романовна?
— Да, государь, да…
— Катенька, что ты говоришь? — встревоженный голос мужа вывел ее из забытья. Она встряхнулась, поняла — на солнышке пригрелась и задремала.
— У тебя слезы? Опять кошмар?
— Нет, моя любовь! То только прошлое! Разное было — плохое и доброе, но пусть останется последнее. Дай мне свою руку!
Она взяла крепкую ладонь мужа и прижала ее к животу, улыбнулась краешками тонких губ.
— Что с тобой?
— Там бьется твоя кровинушка, любовь моя!
Князь за секунду зарделся, словно юноша, а не муж с седой головой. А Екатерина Романовна посмотрела на купола красивейшей Крестовоздвиженской церкви и еще раз улыбнулась — маковки небольшого придела уже не было видно — ее заслоняло строящееся здание университета…
Троянов вал
— Сколько их вывалило?!
— Тьма-тьмущая!
— Да мы их замаемся рубить!
Лейб-кирасиры дружно заерзали в седлах, залязгали палаши — многие всадники по привычке проверяли, как ходят тяжелые клинки в обшитых кожей ножнах. Некоторые даже дотрагивались до пистолетных кобур, но только страха в их коротких репликах не было ни на грош.
Бои под Рябой Могилой и Ларгой уже показали, что если турки и татары не могут маневрировать или удрать, то слитный строй всадников на высоких и крепких лошадях, облаченных в тяжелые кирасы, их запросто сминает, как легко плющит кузнечный молот кожаный татарский шлем, поставленный на наковальню. Бжик! И только ошметки!
Штаб-сержант Степан Злобин усмехнулся — злорадное напряжение начало захлестывать его душу и тело, как всегда бывает перед доброй дракой. Но помимо воли турецко-татарское скопище вызывало… нет, не страх, а так, некоторую опаску, уж слишком их было много.
Пестрая, визжащая, сверкающая саблями конная масса вываливалась и вываливалась на широкое поле, мчась между окутанных дымом русских каре. Тут их ждали растянутые с двух сторон по краям четыре батальонные колонны резервной бригады с натыканными в промежутках пушками, стоявшими чуть ли не колесо к колесу.
