— Командующего Центральным фронтом?! Генерал-полковника?!
Плотный офицер, в надетом поверх формы грязно-белом маскировочном халате, всплеснул руками, словно баба, стирающая белье. Пронзительные глаза впились в Рокоссовского, и он внезапно осознал, что попал в лапы двух безумцев. Константин не понимал, о чем идет речь, как они могли принять его за какого-то генерала с непонятным чином.
— Вы ошиблись, «господа». Генералом отродясь не был. И в плену немецком, в лагере. А отчество у меня другое…
— Знаю. — Генерал легко поднялся из-за стола. — Отец ваш поляк, а потому имя его вам русифицировать придется…
— Не придется! Не доживет!
Слова Шмайсера хлестанули ледяным бичом — Рокоссовский понял, что живым его точно не оставят. А потому собрал все силы, благодаря судьбу, вернее нерадивых караульных, что не связали его. Теперь надо было выждать момент и напасть на врагов, благо оружия в руках у них не было.
— Вообще-то верно, — генерал задумчиво посмотрел на пленного, — но поспешно. У меня к вам есть пара вопросов, «товарищ» Рокоссовский.
— Отвечать не буду! Можете расстрелять!
— Да уж, — задумчиво протянул немец и повернулся к генералу. — Товарищ явно не понимает…
Теперь настало время, и Константин стремительно прыгнул на спину офицера, стремясь ударить того кулаком по затылку. Но, уже замахнувшись, он вдруг понял, что беззащитность Шмайсера была мнимой — плавным движением тот качнулся в сторону, и краском со всего размаха треснул кулаком по столу. И тут же взвыл от боли — по сгибу локтя будто полоснули шашкой.
— А вы, батенька, дурак! Храбрый, но дурной, — сквозь боль донеслись слова немца. — Кто ж так прыгает?!
Шмайсер говорил с участливыми нотками и, наклонившись, резким движением рук поставил Рокоссовского на ноги. Константину было очень больно, но он сдержался от стона — рука висела плетью, и ею нельзя было даже пошевелить.
— На наши вопросы отвечают всегда, — медленно и с расстановкой произнес генерал. — Только напрасно мучаются, упрямцы. На куски резать не станем, поступим с вами по рецептам покойного чекиста Мойзеса. Никто их еще не выдержал! Так что скажете все и лишь потом умрете!
Рокоссовский непроизвольно вздрогнул, но не от леденящей кровь угрозы. Так вот оно что — ведь именно о нем говорил начальник особого отдела дивизии, кивнув на прибывшего с поручением Дзержинского из Москвы чекиста. Тот был не просто страшен ликом — ужасен! Без содрогания смотреть невозможно на покрытую зажившими рубцами голову, с которой буквально содрали кожу вместе с носом…
— Семен, а ведь он вздрогнул! — чуть протянул слова Шмайсер. — Ей-ей, что и подумать, не знаю.
— И это не от страха, — задумчиво проговорил генерал, и тут же спросил. — Вы ведь знаете Мойзеса?! Так ведь?!
— Знаю, — не стал скрывать Рокоссовский.
— И где он?
— Не скажу!
— Шмайсер, не надо! — Генерал остановил немца, который с нехорошей улыбкой надвинулся на упрямого краскома. Фомин прекрасно понимал, что немец выбьет из него всю нужную информацию, но ему было просто жаль Рокоссовского — короткое знакомство с ним в прошлом-будущем оставило на душе добрый след.
— Послушайте, Константин Ксаверьевич! Военных тайн мне от вас не нужно. Я имею директиву вашего командарма Эйхе, и потому расклад мне ясен. Вот она! А потому давайте так — я задам вам несколько вопросов, которые не затрагивают данную вами красным присягу. Если вы на них ответите, я обещаю вам жизнь. Что ж вы молчите?
— Я в ваших руках! А потому обмануть меня вы завсегда сможете…
— Я даю вам честное слово офицера! Более того — теперь я даже заинтересован в том, чтобы вас отпустили на все четыре стороны!
От произнесенных слов Шмайсер впал в изумление, и Константин понял, что это не обман, все говорится более чем серьезно. Надежда вспыхнула с безумной силою — ведь он еще молод, и ему хотелось жить. Ведь такое время — хоть одним глазком увидеть, какой будет счастливой жизнь в государстве рабочих и крестьян.
— Спрашивайте! На что смогу — отвечу.
— Как выглядит Мойзес? Сколько ему лет?
— Вроде немолодой. Вся кожа с головы содрана, в рубцах…
— Ты смотри, никак выжил, стервец! А я думал «мишка» его того…
Шмайсер неожиданно захохотал, и от избытка нахлынувшего возбуждения ударил ладонью по столу.
— Надо же, живуч. — Генерал покачал головой. — Хотя… Как его зовут по имени-отчеству?
— Лев… — ответил Рокоссовский. И после некоторого раздумья осторожно добавил: — А отчество вроде бы Маркович.
Генерал с немцем быстро переглянулись странными взглядами, причем последний пожал плечами, недовольно буркнув:
— Говорил я тебе, добить для проверки нужно было…
— Нельзя! Я ему
Сердце у Константина учащенно забилось от сказанного — теперь надежда переросла в уверенность, что его оставят в живых. Это не пустой для генерала звук, если даже своего матерого врага в живых оставил.
— Что здесь делает Мойзес?
От вопроса Константин замялся — он уже понял, кто этот генерал, но вот сказать ли ему об этом?
— Почему вы замолчали?
— Он ищет вас!
— Даже так? — Генерал вроде не удивился, только с сомнением покачал головой. — И вы знаете, кто мы?
— Нет! Вернее, да. Но только про вас одного. Вы Семен Федотович Фомин, он говорил, что вы являетесь начальником штаба Ижевско-Воткинской дивизии. Правда, по описанию я считал вас более старым, что ли. Лет сорока, а то и больше. Полковником по чину. Вас приказано взять живым, и только живым. Это распоряжение самого товарища Троцкого недавно объявлено по всей армии. Любого, кто захватит вас в плен, немедленно наградят орденом боевого Красного Знамени.
— Ого, а ведь ты у них в большущей цене, Сеня. — Шмайсер уважительно покосился на генерала. — Может, и мне орденком разжиться?! А что?! Красиво будет — «Ленин», «Знамя» и «Звездочка». Нацеплю на грудь их вместе, вот будет удивление для всех.
— Да ну тебя, — фыркнул генерал. — И так понятно, почему он меня хочет заполучить.
— Ты же для него «ключ»…
Шмайсер осекся от брошенного на него свирепого взгляда и притворно закашлялся от смущения. А генерал закурил папиросу и задумчиво уставился на краскома. Но в его затуманенных глазах Рокоссовский видел, что тот думает сейчас не о нем, а о чем-то другом.
— Вот что, Константин Константинович. Я назначаю вас командиром сводного батальона из пленных красноармейцев.
— Я не предатель…
— Извольте слушать! — В голосе генерала прорезалась сталь. — Ваш батальон соберет и похоронит тела умерших и убитых вдоль магистрали, а потом я вас распущу. Можете валять на четыре стороны света. Но всех, кто по вашей милости умер, похороните по-человечьи, и наших, и своих, и беженцев, и обывателей. Посмотрите на дело рук собственных. Понятно?!
