– Смешная ты. Слушай, у меня идея. Пойдем ко мне в машину, – он взял меня под руку.
Мне ничего не оставалось, как потащиться за ним. Тем более что ноги меня едва держали.
– Кстати, ты в моем вкусе, – сказал Олег, помогая мне забраться внутрь – у него был высокий внедорожник со ступенечкой. – И вполне супермодель. Только не сейчас, конечно.
– Ах, ну да. Если говорить о Картленд, то нельзя упускать из виду и твою жену.
– Ну Саааша… – Он так поморщился, как будто бы я сказала «кариес» или «простатит», а не «жена».
– В романе она бы оказалась холодной стервой, которая изменяет тебе с садовником или маникюристом. Но ты не волнуйся. Это не потому, что меня волнует твоя жена, а потому, что Барбара Картленд – дура.
– Так, Сашка, сиди тут и никуда не уходи, – с этими словами Олег выбежал из машины, и я не успела даже ничего сказать ему вслед, потому что из-за бессонной ночи и концентрации текилы в крови мои реакции были несколько заторможенными.
Я покрутила ручку радиоприемника, нашла Таниту Тикарам. Ее низкий голос был как тяжелое бархатное одеяло, в которое хочется закутаться, как гусеница в кокон, и вылупиться через несколько часов прекрасным мотыльком-однодневкой с просвечивающими на солнце бледными крылышками.
Почему людей тянет друг к другу? Какова природа этой волшебной химии? Когда мне было восемнадцать, я готова была записать в прекрасные принцы почти каждого, к чьим губам мне хотелось прикоснуться. С годами же все больше воспринимала мужчину как объект математического анализа. Пыталась найти подвох. Оставил чаевых пять, а не десять процентов? Жадина, будет экономить на наших будущих детях. Говорит о бывшей девушке, что она – глупая сука? Пройдет несколько лет, и то же самое он кому-нибудь расскажет обо мне, и на лице его будет скорбь, а какая-нибудь нежная дева положит ладонь на его плечо, и это будет знак сочувствия. Дружит с бывшей? Все понятно, наверняка он еще любит ее и при первой же возможности прыгнет к ней постель. С наслаждением ест шашлык, да еще и хлебным мякишем подбирает соус с тарелки? К сорока годам у него будет живот как у байкера с карикатуры и повышенный холестерин.
Постепенно я избавилась и от этой категоричности. Этап максимализма был не менее важен, чем этап безусловного принятия и шор на глазах. К моим почти сорока я научилась просто быть трезвой, без перегибов в ту или иную сторону.
Но иногда отлаженный внутренний механизм восприятия мужчин давал сбой. Как в то утро.
Почему я сижу в этой чужой машине? Что мешает мне уйти? Я почти ничего не знаю об Олеге, кроме того, что его кожа пахнет персиком и солью. Не так-то и мало, с другой стороны.
– А вот и я, – хлопнула дверь, и у меня под носом оказался старбаксовский бумажный стаканчик с кофе. – Я – мастер компромиссов, скажешь, нет?
С наслаждением отхлебнув большой глоток, я откинулась на спинку мягкого сиденья:
– Напиток богов… Ладно, мастер компромиссов. Может быть, поиграешь в моего доброго ангела и отвезешь меня домой? И заодно расскажешь, почему так надолго пропал. Например, честно признаешься, что я плоха в постели.
– Дуууура, – протянул потенциальный добрый ангел. – Ладно, поехали.
И вот мы ехали по набережной, и Олег начал рассказывать: сначала была срочная командировка во Владивосток, а он так тяжело переносит разницу во времени, что какие там звонки. Но он обо мне думал, честное слово. И я даже однажды ему приснилась. Олег спал в продуваемой семью ветрами гостинице на берегу Северного моря, и вдруг рассветный морок явил ему мой образ, и я была в белом викторианском платье, со строгим лицом и букетом лилий в руках.
Инфернальная такая Саша Кашеварова. А потом начались проблемы на работе. Такие проблемы, что даже посвящать в их подробности не хочется. Налоговая, ну ты понимаешь (многозначительное покашливание). А потом он возродился из пепла, окреп, выспался и уже собирался сегодня же вечером набрать мой номер, как вдруг узнал меня в странной вульгарной пьянчужке, бредущей по обочине.
Он запарковался у подъезда.
– Ты – прекрасный сказочник, мне нравится, – зевнула я. – Люблю мужчин, которые умеют плести словеса. Наверное, поэтому у меня всю жизнь и были проблемы в личной жизни. Ладно, пойду я. У меня еще редколлегия в два.
– Но мы же увидимся на этой неделе? Я даже знаю, куда мы пойдем.
– В отель-на-час, вестимо?
– Одно не исключает другого, – он поцеловал мои пальцы. – Из Лос-Анджелеса одна моя хоро-
шая знакомая приехала. Джазовая певица. У нее будет концерт. Пойдем? Надеюсь, ты любишь джаз? Это через неделю.
Вернулась домой и написала стихотворение:
22 февраля
А в детстве мне нравилось спрятаться от родителей в магазине и откуда-нибудь из-за угла или из-за вешалки наблюдать, каким растерянным становится мамино лицо, когда ее взгляд упирается в пустоту в попытке найти меня.
У меня была одноклассница, распущенная истеричная девица, которая, чуть что не по ней, начинала угрожать всем подряд самоубийством. Она кричала: «Вот сейчас запрусь в туалете и повешусь!» и математичке, залепившей тройку, и хулигану, вылившему на ее стул клей, и – уже в старших классах – одному несчастному мальчишке, которого угораздило стать объектом ее первой влюбленности.
Однажды так вышло, что на какой-то школьной вечеринке мы оказались в «курилке» (так мы называли один из туалетов на первом этаже, в котором удобно было прятаться от учителей и дежурных по коридору) вдвоем. Только я, она и единственная сигаретина.
Говорить было решительно не о чем. И тогда я спросила:
– Слушай, Оль, а почему ты все время кричишь это «повешусь», в чем прикол? Что ты при этом чувствуешь?
Я ожидала, что она обидится и демонстративно начнет мылить веревку, но Оля, ненадолго задумавшись, ответила:
– Мне с детства кажется, что на меня всем плевать. Я вот возвращаюсь из школы, пытаюсь что-то рассказать матери, а она уткнется в книжку или телик и только говорит: «…угу… угу…» Устает очень. Иногда мне кажется, что я должна умереть, чтобы меня все заметили.
– Тебе, наверное, представляется, как они будут рыдать у гроба, в которым ты красивая, строгая и в белом? Недолюбили, недооценили… – Я затянулась.
– Недооценили… – мечтательно повторила она.
