Я вот себя все время объективно оцениваю, будто бы со стороны, и отделаться от этого не могу.
А ведь это неправильно, нельзя же так с собою.
Нет, иногда я собою так горжусь, так, почти на грани влюбленности. Ай да Саня, думаю, настоящий пацан.
Но однажды один умный человек сказал, что у меня нет так называемой «внутренней мамы» – внутреннего голоса, который отвечает за нелогичную, беззаветную, необъективную любовь к себе. Постоянную, ровную. А у меня все время какая-то гонка за собственную любовь. Будешь, Сашенька, умницей, и Саша тебя полюбит, по голове погладит, почувствует тебя (то есть себя) охрененной. Облажаешься – получишь так, что мало не покажется, таким ничтожеством станешь, что не поможет и божоле нуво. И это не имеет ничего общего с неуверенностью в себе. В большинстве ситуаций я в себе очень даже уверена, но это не природное, просто уже по опыту знаю, что, как правило, мне удается сыграть достойно. Но если вдруг что-то идет не так, даже не зависящее от меня, если кто-то поступает со мною плохо, то тут и начинается самопостановка в угол на горох.
Такое впечатление, что у меня есть внутренние вериги и внутренний кокаин, и в зависимости от ситуации на передовую вырывается либо лукаво подмигивающий внутренний дилер, либо мрачный внутренний палач.
Впрочем, иногда я снисходительно в собственную сторону улыбаюсь, как безобидному ебанашке, и это самая теплая эмоция, которую я могу испытать к себе «просто так».
А потом мы с Лерой пили зеленый чай, и я неохотно, но все-таки призналась, что чувствую себя немного потерявшейся.
– Понимаешь, я всегда чувствовала себя деятелем, но в последнее время будто бы превратилась в наблюдателя. И мне не то чтобы даже плохо, но как-то странно это… Хожу, подсматриваю за людьми, записываю что-то.
– А с Олегом что?
– Да ничего… Все то же. Видимся редко, я воспринимаю его почти братом, но секс прекрасен. Границы наши жесткие, но и раздвигать их необходимости нет. Да и желания.
– Тебе нужен новый любовник, вот что я тебе скажу.
– Знаю… – вздохнула я. – Только вот на кого ни посмотрю… Все кажется каким-то бессмысленным. Как будто я уже сотню раз успела пройти каждый из возможных сценариев.
13 апреля
Я однажды сказала таксисту, что мне на самом деле за шестьдесят – просто на мне в секретной лаборатории проводят опыты по достижению жизни вечной. Я сразу видела, что он поведется – простой круглолицый мужик, на заднем сиденье валялось несколько номеров газеты «Жизнь», пока он ждал меня, пил какой-то бульон из банки – уж не знаю, где он его в такси разогрел. Из динамиков пел кто-то хриплый и явно демонизирующий какую-то Катю (вот пишу это, а припев в ушах звучит: «Кааааааааааааааааааааааааатя, Кааааааааааааааааааааааатя», а дальше не помню). Мы здорово убили час в пробках – он расспрашивал, я рассказывала. О том, что каждый день приходится делать восемь уколов, о том, как рассталась с мужем на почве ревности – он-то на моем фоне стал выглядеть дряхлым стариком, о том, как однажды они в лаборатории что-то напутали и у меня на спине выросла чешуя. На прощание он попытался сфотографировать меня мобильником, но я успела закрыть ладонями лицо. Потом сказала: мол, ну вы что, меня же убьют за такое. В общем, расстались мы довольными друг другом – я скоротала время в пробке, а он – уверовал в жизнь вечную.
Еще однажды в баре познакомилась с парнем и зачем-то сказала ему, что только что вернулась из Саудовской Аравии, где два года жила в гареме. Я не знаю, как на это можно было повестись. Может, выпил лишнего, не знаю. Но у него так смешно глаза округлились. Утащил меня на уличную веранду, накормил какими-то морскими гадами и выспрашивал подробности. Ну мне что, жалко, что ли, – я ему очень красиво все рассказала. Правда, потом еле отделалась.
А с одним мужчиной таким образом сорвался роман. Мы познакомились на одном фестивале, там было душно и скучно, и я зачем-то наплела, что дрессирую диких животных и у меня дома живут два волка. Мы потом еще несколько раз встречались, но разговор всегда плавно съезжал к хищникам, и я в итоге завершила это знакомство – не хотела его разочаровывать.
Сегодня в «Азбуке вкуса» два таджика-строителя покупали хлеб и кефир. В заляпанных краской футболках и пыльных штанах. Долго не решались войти в магазин. Подталкивали друг друга локтями. А потом я в очереди на кассу стояла за ними. Они были притихшие. С недоверчивым ужасом смотрели на улыбчивую женщину, которая красиво упаковала им покупки. Потом быстро-быстро ушли. Хохоча и подталкивая друг друга локтями, как будто бы не из магазина вышли, а сбежали с урока геометрии.
14 апреля
Рапунцель. Грустная московская сказка
Однажды некая Света сделала наращивание волос – вошла в салон с прической, похожей на апрельскую северную траву, чахлую, унылую, пусть ей и пытались придать форму газонокосилкой, а спустя несколько часов вышла с блондинистой гривой, как у певицы Шакиры. Она шла по городу и с некоторым даже удивлением ловила взглядом собственное отражение в красиво подсвеченных магазинных витринах.
Притворяющиеся мудрецами всю жизнь твердили ей, что тело – лишь сосуд, а главное – тот свет, который струится из глаз. Если свет теплый и его много – сосуд перестает что-то значить, люди (в том числе и мужики, но эта часть концепции всегда казалась ей сомнительной) летят на этот свет, как мотыльки к керосиновой лампе. Света всю жизнь, лет с двенадцати, когда вдруг на смену детской непосредственности пришло осознание, что она дурнушка, и это, скорее всего, навсегда, тренировалась излучать волшебное сияние. Мать ее, маленькую и несчастную в своей некрасивости, учила – представь, что в твоем лбу сияет горячая звезда, иди по городу и неси эту звезду осторожно и величаво. У Светы вроде бы и получалось, но как-то наигранно. Она вроде бы и чувствовала согревающее тепло между бровями, и почти видела расходящиеся от воображаемой звезды брильянтовые лучи, только вот где-то в глубине души ей все казалось, что она – воровка, и звезда – чужая. Одноклассники ее недолюбливали – Света казалась надменной, пафосной и не имеющей к этому оснований. Пять институтских лет она провела особнячком. Ей уже почти не было больно – во-первых, привыкла к неказистости собственного «сосуда», во-вторых – учеба отнимала слишком много времени, чтобы можно было позволить себе еще и депрессивную рефлексию, в- третьих – первая любовь вдруг оказалась не безответной, и у Светы случился пусть короткий, но настоящий роман. Сосуд того, кто привлек ее внимание, тоже был неказистым, зато непостижимый свет был густым и теплым.
А потом институт остался позади, Света вышла на работу, и первые свободные деньги стали поводом поиграть с собственным сосудом, украшая его, – благо, современные технологии что только ни придумали, чтобы получше обслужить не умеющих излучать Свет. Она пропадала у косметологов, записывалась к модным стилистам, покупала пудру по цене самолета, не пренебрегала еженедельным маникюром. В целом она стала выглядеть намного лучше, но не хватало некоего «пятого элемента», эффекта «ах!», чтобы однажды она вошла в офис и все упали. И тут вдруг рекламка, упавшая в ее почтовый ящик. Наращивание волос. И две фотографии одной и той же девицы. На первой она виновато улыбается, глядя прямо в объектив, и как же знакомо Свете это выражение лица – тоска, помноженная на беспомощность, легкое чувство вины – и за то, что ты, нелепая и жалкая, занимаешь пространство и о твои очертания спотыкаются взгляды других, и за то, что, будучи такой взрослой, ты все еще об этом думаешь. На второй – у девушки белые локоны до попы, и она смотрит уже так, словно все вокруг ей должны. Положа руку на сердце, Свету больше привлекли не сами волосы, а это выражение лица.
О, ей приходилось встречать таких женщин в реальной жизни. То ли это был врожденный дар, то ли последствия гениальной самодрессуры, но они держались так, словно были наследными принцессами, снизошедшими, пусть и нехотя, до смердов. Настоящим волшебством было то, что и окружающие почему-то включались в эту игру – начинали лебезить, заискивать и думать, чем бы еще принцессе услужить. И никогда не получали благодарности, в лучшем случае – снисходительный кивок. Например, однажды Света видела, как ее коллега, пробираясь с подносом между столиками офисной столовой, споткнулась и опрокинула тарелку супа на голову какому-то бедняге. Думаете, она извинилась или хотя бы смутилась? Предложила оплатить парикмахера и химчистку? Пригласила на вечернюю чашку кофе? Как бы не так.
