просто «пользуется». Я для него – не альтернативная дверь, не тропа «налево пойдешь – сам умрешь», не мучительный выбор и возможное обещание вечности – нет, ничего такого. Просто был ранний март, и ему показалось, что уже достаточно тепло для открытой форточки. Он подошел к окну и не без труда отодвинул тугую щеколду, и вместе с запахом теплеющей земли, грязноватого снега и набухающих почек в комнату влетела я, сквозняк. Сначала запуталась в его волосах, потом стряхнула со стола кипу документов, закружила их по комнате, заставив вальсировать. И он, почувствовав меня рядом, улыбнулся и будто бы стал глубже дышать. Но потом, ближе к ночи, все-таки закрыл окно, и комната снова стала привычно пахнуть пыльным ковром и книгами. Примерно такой я видела свою роль в жизни мужчины, которому сказала «люблю».
Но прошло еще несколько недель, и я вдруг с ужасом поняла, что и это иллюзия.
Однажды поймала его взгляд – мы просто ехали в такси, оба уставшие немного, оба работали с раннего утра – у него череда переговоров, у меня – три материала с дедлайнами. Мы направлялись в одно из местечек, которые между собой называли «нашими», – тихий ресторан с отличной домашней пиццей и молодым вином, мы собирались предаться восторгу чревоугодия, а потом завалиться ко мне домой и испортить себе настроение «Меланхолией» фон Триера, которую оба умудрились в будничной круговерти не посмотреть. И вдруг я поймала его взгляд, который был больше похож на прикосновение, нежное и осторожное. Губы Олега кривила легкая улыбка, и он не просто сфокусировал взгляд на моем лице – он мною
В тот вечер мы почти не разговаривали. Молчать над пиццей – это дурацкий жанр. Молчать можно над еще живыми устрицами или кровоточащим стейком, над горьковатым травяным суфле или пирогом с начинкой из семи разновидностей ягод. Над чем-нибудь, что требует вдумчивого, почти медитативного поглощения. Является произведением искусства, к которому желательно отнестись с торжественным уважением. Над пиццей же следует легкомысленно болтать ни о чем; смеяться, подталкивая друг друга локтями, кормить сотрапезника с руки, рассказывать анекдоты и залпом пить молодое дешевое вино. Мы же с Олегом насупленно сидели над тарелками, и официант, который помнил нас веселыми, должно быть, решил, что в нашей жизни произошла трагедия. Пицца показалась мне картонной. А когда в какой-то момент Олег сказал, что ему завтра рано вставать – важное совещание, – я вздохнула с облегчением, хотя, конечно, видела, что он врет.
Лера – моя «скорая психиатрическая помощь» – прибыла ближе к ночи, с пирожными «картошка» и валериановыми каплями. Это наша традиция – когда кому-то из нас плохо, другая приезжает и кормит страдающую сладким. Во-первых, эндорфины, во-вторых, когда кто-нибудь приносит в твое гнездо пищу, ты чувствуешь себя имеющим право на временную слабость, приятно зависимым. Мы забрались под одеяло, молча съели все пирожные, потом посмотрели «Сияющую пустоту» Лапина – мы были как будто вождями племен, соблюдающими негласный, но веками утвержденный этикет. И только потом Лера, вздохнув, сказала:
– Ну что, доигралась, Кашеварова? Я так понимаю, от слов «ну я же предупреждала» лучше воздержаться?
– Ты ведь даже не знаешь, что произошло.
– А то по физиономии твоей несчастной не видно. Я весь последний месяц чувствовала, что не к добру это все. А ты бездарно имитировала легкомысленность, а сама все туже затягивала удавку на собственной же шее.
– Так, Лерка, – я толкнула ее в бок, так что она чуть с кровати не свалилась. – Я не понимаю, ты пришла, чтобы рассказать о том, как я сама устроила себе неприятности? Лучшего друга зовут не для этого. А чтобы он сказал, какая ты хорошая и какие все козлы. Это же закон жанра.
– Сорок лет, ума нет. Ладно, выкладывай.
Я начала рассказывать, и чем дальше продвигалась, тем круглее становились ее глаза. Как у совы из юмористических роликов на ютюбе. Любовь – это область, которую мы за годы дружбы так и не поделили. В том смысле, что Лера тоже любит дышать полной грудью, тоже находит радость в приключениях, но в целом вектор ее устремлений всегда лежал в сторону семьи. Причем не панковской семейки, которую иногда ухитрялся создать кто-нибудь, вроде нас самих. Семью, в которой пара ведет себя как оставшиеся без родительского присмотра подростки, – никаких компромиссов и обязанностей, каждый делает что хочет, к холодильнику магнитом пришпилен график мытья полов, который все равно никогда не соблюдается, каждый вечер перед телевизором поглощается килограмм попкорна, появление любовников-любовниц одобряется вслух, даже если в глубине души плакать хочется. Много секса, много гостей и театрально обставленное расставание после первого же кризиса. Нет, Лера мечтала о доме полной чаше, о мужчине, настолько идеальном, что по законам статистики вероятность его встретить стремилась к нулю. Поэтому и говорила она пред сказуемое. Но мне все равно становилось легче, хотя я предпочла бы, чтобы она проявила эмпатию и перешла на мой язык.
– Тогда я не понимаю, в чем проблема. Ты его любишь, он тебя. Ну да, женат, такое бывает. Я понимаю, если бы жена была беременная, тут впору пришлись бы муки совести.
– Да, ты и правда не понимаешь…
– Я была уверена, что ты начнешь жевать сопли по поводу того, что он тебя бросил.
– Знаю.
– Что же ты собираешься делать, Кашеварова?
– Как что? Наслаждаться предоапокалиптическим покоем.
3 июня
Недавно поучаствовала в обсуждении: правда ли, мол, что умные несчастливее глупых. Мне кажется, что все не так прямолинейно, потому что слово «умный» – все-таки неоднозначное. Миллионер, с нуля создавший империю, безусловно, человек умный. Но и распиздяй-бессребреник, который целыми днями сидит над Кантом, – умный тоже. Стоит ли ставить знак равенства между «умом» этих двоих?
Лично я делю людей на три условные категории.
Есть люди, которые просто потребляют – необязательно в низменном смысле слова. Они могут вообще ненавидеть шопинг, но потреблять искусство, впечатления, других людей. Они относятся к жизни в целом как потребители. Потребителей можно встретить хоть в двухчасовой очереди в Пушкинский музей, хоть в паломническом туре вокруг горы Кайлаш. Распознать потребителя элементарно: рассказывая о чем-то, он, как правило, просто сообщает сведения: «Прочитал нового Пелевина! Это потрясающе, сильно!»; «Был на Маврикии. Там красивые рассветы, а в ресторане нам подавали суп из плавника ската». Потребители скучны, глупы (хотя нередко оказываются способными получить хорошее образование и сделать карьеру) и счастливы. То есть счастливы, если их потребительские амбиции соответствуют потребительским возможностям.
Вторая группа – аналитики. Они анализируют и рефлексируют. У них внутри – целый склад с миллионом полочек, на которые они педантично раскладывают все впечатления. По моему опыту, именно об аналитиках говорят – «горе от ума». Аналитик нуждается в аргументах и платформах, поэтому, как правило, он образован и начитан. Привычка аналитиков разводить реальность по полюсам, сравнивать, обобщать мешает им быть счастливыми. Аналитикам, как правило, удобнее жить в некоей системе координат, а не в открытом мире. Эта система может быть более или менее строгой, но она всегда есть. И в этой системе есть полюса «добро» и «зло». В целом группа «аналитики» умнее, чем группа «потребители», однако и среди них есть деление на касты. Более умные аналитики ставят собственную личность в выбранную ими систему координат. Они рефлексируют, анализируют свои эмоции и отношения с другими людьми, не делают себе скидок, часто не вполне себя любят, охотно рефлексируют и депрессируют. Те аналитики, что поглупее, собственную личность ставят вне системы координат или в центр оной (тогда получается «все, что есть я» – это хорошо, «все, что не есть я» – это плохо). Аналитики не бывают счастливы почти никогда.
Третья, самая малочисленная, группа – «синтетики». Это люди, которые не нуждаются в системе координат, но причина тому не беспринципность, а умение видеть мир в целом. Им удалось выйти за рамки анализа и научиться синтезировать. В их картине мира не существует полюсов, потому что в каждой вещи они умеют видеть ее противоположность. Это восприятие действительности распространяется и на
