неизвестной монахини, которая помогла похитить их. Она с тревогой размышляла, кто же это мог быть. Голоса затихли: монахини ушли, чтобы поспать остаток ночи. Аббатиса осталась в часовне, пребывая в молитве и размышлениях.
У себя в кабинете епископ Беренгуер привел в порядок свечу, подправил перо и продолжил писать последовательный отчет обо всем, что произошло. Как и его друг, мастер Исаак, он знал, что донья Исабель д'Импури стоила слишком дорого, в землях и золоте, чтобы ее похититель, обладающий элементарным чувством самосохранения, нанес ей какие-либо повреждения. И пока Исабель жива, другой девушке, Ракель, также не будет причинен вред, потому что она необходима, чтобы сохранить здоровье и честь доньи Исабель. Но Исабель была почти при смерти, а если она должна была умереть… Беренгуер тряхнул головой и вернулся к письму. Его мысли метались, как загнанные звери.
В соседней со спальней комнате дон Педро Арагонский сидел вместе с секретарем и тремя несколько растрепанными государственными министрами, срочно вытащенными из постелей; на столе лежали два письма, которые одно за другим прибыли от Беренгуера из Жироны. Первое прибыло на закате, с радостными новостями. Его величество провел бурный вечер, переходя от глубокого облегчения в связи с обретением сына, которого он уже не чаял увидеть живым, и дышал праведным гневом в отношении тех, кто похитил его. Король спал, когда прибыло второе письмо; посыльный выехал в сумерки из Жироны и всю ночь мчался как ветер через холмы, пользуясь лишь последними лучами солнца и ярким лунным светом. Затем луна ушла, и последний час пути конь и всадник двигались в кромешной тьме. Посыльный настаивал на том, чтобы его величество был разбужен. Так и было сделано.
Король сидел в мрачном спокойствии. Элеазар Бен Соломон, его секретарь, прочитал письмо епископа и подвел краткий итог ситуации.
— Где Кастельбо? — спросил казначей, озираясь.
— Без сомнения, мирно спит в замке неподалеку от Жироны, где он должен был охранять инфанта, — беспощадно сказал король.
Когда его голос затих, комнату заполнила тяжелая тишина. И пока эти четверо мужчин приводили в порядок свои мысли, дон Педро долго и тяжело размышлял о брате и обдумывал свой ход.
«Я стал похож на Самсона, — подумал Исаак, с трудом соединяя слова. — Слепым и беспомощным. В своей гордыне я думал, что смогу справиться с филистимлянами. Я отдал им всю мою силу, и это сломало меня. — Затем до него дошла вся нелепость этого сравнения. — И кто тогда моя Далила? Аббатиса Святого Даниила, с ее холодным голосом и руками?» — Он беспомощно засмеялся, пока не почувствовал, что сейчас заплачет.
Тогда, где-то в середине ночи, когда его тело запульсировало от истощения и бессонницы, он ощутил, что больше не может сдерживать свои несвязные, панические мысли. Они рвались наружу, и вместе с ними возник странный голос, эхом разносящийся внутри черепа — демонический голос, дразнящий его. «Я погубил Ракель, — думал он, и ликующий голос повторял: Погубил… Ракель, Ракель, Ракель…»
«Я должен прекратить это», — с отчаянием подумал он.
«Прекратить, прекратить, прекратить…» — эхом откликнулся голос.
— О, Господи, — громко произнес он, — спаси меня от безумия и научи, как найти правду.
Голос в его голове прошептал: «Правду! — и исчез. И тогда в глубине его мозга возник другой голос, тихий и слабый. — Не забывай, что правда вырастает из земли, дитя мое. Она повсюду». Это был голос его давно умершего учителя, всплывший из глубин памяти или, возможно, ниспосланный Богом, чтобы успокоить его.
— Я больше никогда этого не забуду, Господи, — громко произнес он. — И я никогда не забуду, откуда приходит справедливость.
В его душу вернулся покой, а вместе с ним глубокое и необъяснимое убеждение, что Ракель все еще жива.
Впервые за несколько часов Исаак пошевелился. Внезапно он почувствовал себя в той запертой душной комнате как в ловушке. Он предпринял осторожную попытку приподнять руку. Это ему удалось, и он пошевелил пальцами. Они двигались. Воодушевленный, он встал, почувствовал головокружение, зашатался и неуверенно пошел к двери. Исаак потянул ее на себя и впустил дуновение прохладного, влажного воздуха. Погода изменилась. Фелиц радостно бросился к его ногам и потерся о лодыжки. Он наклонился, чтобы почесать кота за ухом, и его рука натолкнулась на теплое, мягкое тело.
— Юсуф? — удивленно спросил он.
— Ммм, — произнес сонный голос. — Господин? Это вы? Вы в порядке?
— Конечно. Почему ты лежишь на пороге? Ты должен был быть в постели.
Но Юсуф отказался покинуть внутренний двор.
— Я рад твоему обществу, дружок, — сказал Исаак. — Я все время забываю, что за время своих странствий ты стал совой. Сколько сейчас времени?
— Все еще темно, господин. Небо покрыто облаками, но первые лучи рассвета уже касаются крыш на востоке. Это похоже на то утро, когда мы встретились.
— Всего несколько дней назад, — сказал Исаак. — За такое короткое время ты стал для меня таким необходимым.
— Я не заслуживаю такой похвалы, господин, — сказал Юсуф со скромностью человека, который ясно понимает, что он сделал.
— Возможно, нет. Но, несмотря на это, я не могу обойтись без Ракель, парень, — сказал Исаак, и в его голосе послышалась боль. — Кто будет читать мне? Твоя хозяйка никогда не училась, а близнецы все еще слишком малы.
— Мы найдем Ракель, господин, — уверенно сказал Юсуф. — А до тех пор я буду читать вам.
— Ты умеешь читать? — удивленно произнес Исаак. — Ты учился?
— Отец учил меня читать на моем языке, а латинским буквам меня научил старый вор и бродячий певец, который ходил из города в город, пел, рассказывал истории и крал кошельки. Я странствовал вместе с ним, пока его не поймала стража. Я скоро научусь разбирать слова, — добавил он с легким ребяческим высокомерием.
— Скоро, — в отчаянии повторил Исаак. — Я не могу ждать этого «скоро», парень. Я теряю возможность приводить в порядок свои мысли. Я должен вернуться к словам учителей или я сойду с ума.
Исаак поднял лицо к небесам, как будто ожидая чуда, которое позволит ему обозреть свою обеспокоенную душу и во всем разобраться. С востока прокатился грохот, похожий на глас Божий, и первые нежные капли дождя упали на его глаза и губы.
— Пошли, Юсуф. Ты не должен промокнуть, — сказал Исаак с усталой любезностью. — Пойдем, поспим немного. Разбуди меня до того, как солнце поднимется достаточно высоко.
Ракель встряхнулась, освобождаясь ото сна, в котором она падала в глубокую яму, сверкающую разными красками. Ее сердце затрепетало от страха. Голова сильно болела, во рту пересохло и чувствовался какой-то неприятный привкус. На мгновение ей показалось, что она дома, в своей кровати, но затем она вспомнила, что находилась в женском монастыре. Она открыла глаза. Было очень темно, и она лежала на чем-то неудобном, впивавшемся в спину. Она села, и ее затошнило. Что-то было не так.
Она ощупала поверхность, на которой лежала. Это оказался грубый соломенный тюфяк. Ее руки заскользили дальше, пока пальцы не коснулись шершавых досок. Пол. Внизу она услышала перестук копыт и мягкое лошадиное ржание. Или она сошла с ума, или она лежала на грубом полу на чердаке над конюшней.
Затем она поняла, что темнота неоднородна. Квадрат менее яркого черного цвета, вероятно, был оконным проемом, а более темный прямоугольник на расстоянии вытянутой руки от нее — это еще один тюфяк. Она прислушалась. Кроме звуков, доносящихся из конюшни снизу, она смогла разобрать звук слабого, поверхностного дыхания. «Слава Богу, — сказала она про себя. — Донья Исабель». Она и донья Исабель каким-то непонятным ей образом заснули и во время сна были перенесены в это отвратительное
