и садится, и внутренние поверхности бедер касаются деревянного пола.
Есть было нечего, одежда стоила бешеных денег, развлечения молодежи сводились по большей части к распитию дешевого спирта, — любое самосовершенствование в таких условиях можно было считать чем- то вроде сублимации. Физкультура не требует расходов, иди в парк, в лес — и занимайся. Тощему было непонятно, почему столь простая мысль не выгоняет каждое утро миллионы русских людей в парки и леса. К сожалению, на этот вопрос никто не мог дать ответа нашему герою.
Весной девяносто первого года к тощему пришел школьный друг.
— Говорят, — сказал он, — ты освоил джиу-джитсу.
— Карате-до, — поправил дембель.
— Знаю. «Пустая рука», да?
— Нет. Путь.
— В смысле?
— «Путь пустой руки».
— Ага. Но джиу-джитсу звучит красивее. Я буду говорить всем, что ты мастер джиу-джитсу.
«Кому — всем?» — удивился про себя тощий и возразил:
— Мне далеко до мастера.
— Неважно, — серьезно сказал школьный друг. — Ты не живешь. Ты готовишься жить. А тебе уже можно не готовиться. Ты готов, понимаешь? Ты прошел свой путь. Ты уже натренирован.
Дембель хотел возразить. Сказать: еще нет. А как же шпагат? Мне осталось всего восемь сантиметров!
Не сказал. Но утром не вышел на пробежку, проспал. И на тренировку не пошел. Полдня думал. По всему выходило, что друг прав.
Спустя три дня друг приехал уже на машине; смеясь, рассказал, что ночью у него украли «дворники», длинные резиново-металлические щетки, убирающие воду и грязь с лобового стекла. Поехали в Москву, по пути начался дождь; остановившись на светофоре, друг вышел и сорвал «дворник» с машины, остановившейся рядом. Сел обратно — и уехал. Ограбленный гражданин не смог вовремя тронуться с места. Может быть, от возмущения перепутал педали. Либо испугался. В тот год молодые люди, подобные другу нашего тощего дембеля, появлялись все чаще, хотя уголовные слова «беспредел» или «беспредельщик» еще не вошли в активный оборот. Возможно, гражданин решил, что юный негодяй выстрелит в него из обреза или пырнет ножом.
Спустя месяц наш герой сделался мелким бандитом. Несколько раз осквернял себя участием в уличных драках, но ни разу не ударил ногой в голову. Как-то не получилось, обошелся без этого.
Спустя два года превратился в бизнесмена, продавца вина. А бизнесмены вообще не бьют друг друга ногами.
Спустя три года тощий стал финансистом, из тех, кто всегда готов ковбойским жестом выхватить из кармана круглую резиновую печать.
Спустя пять лет — постояльцем следственного изолятора «Лефортово». Первый месяц сидел в одиночке. И когда успокоился и понял, что в тюрьме тоже можно жить, однажды, выведенный на прогулку, снял туфли, носки — и попробовал сесть на шпагат.
Долго смеялся от отчаяния.
Двенадцать лет назад узкогрудым цыпленком он пришел на стадион. Восемь лет назад впервые встал в спарринг. Семь лет назад впервые повалил соперника подсечкой и понял, что может побеждать. Пять лет назад забросил тренировки.
Может, не надо было слушать школьного друга? Может, следовало остаться в зале?
У японских мастеров боевых искусств есть грустная поговорка: «Карате-до — это не только пустая рука, но и пустой карман».
Он оглядел серые, ноздреватые стены прогулочного дворика. У него отобрали свободу — он не жалел свободы. Он имел деньги и потерял — но денег тоже не жалел.
Каждый день оперативники и следователи называли его мошенником и вором — он не жалел ни себя, мошенника и вора, ни тех, кто его так называл.
Он жалел только того солдата, рядового войск ПВО, вставляющего босые ступни в веревочные петли и царапающего гвоздем отметки на холодном деревянном полу.
Еще немного жалел старшего лейтенанта Смирнова. Учитель потратил так много времени на своего ученика! Учитель думал, что ученик пойдет по пути воина, — а ученик не пошел.
Пока сидел — часто обещал себе, что возобновит тренировки сразу же, как только его освободят. Но когда вышел, увлекся вместо спорта курением травки и алкоголем.
Год шел за годом. Тощий так и не потолстел. То голодал, то наслаждался материальным благополучием. Много пил, потом бросил пить. Написал несколько книг. Фотографии тощего стали появляться в журналах. Несколько раз тощему чуть не дали премию, как способному сочинителю романов. Все было хорошо, за что бы ни брался наш герой — все получалось у него. Только одно дело оставалось незавершенным: он так и не сел на шпагат.
В тридцать восемь лет он возобновил тренировки.
Приятели смеялись. Самые умные скептически советовали заняться чем-то простым и приятным. В тридцать семь — сорок лет спортсмены заканчивают карьеру и переходят на тренерскую работу; тело начинает ветшать и понемногу разрушаться, против природы не пойдешь, зачем тебе это надо?
— Я потратил двадцать лет, — отвечал Тощий.
И повторял, едва не по слогам:
— Двадцать лет.
И смотрел в глаза собеседнику, чтобы тот проникся масштабом временного отрезка.
— Шпагат — это единственная цель, которой я не добился.
— Блажь, — говорили ему.
— Мне наплевать, — отвечал он.
На этом дискуссия прекращалась.
Тощий знал, что это блажь. Он привирал: были и другие несбывшиеся мечты, неосуществленные планы, тщательно продуманные и сорванные операции. Например, он хотел заработать много денег, чтобы не думать о них и получить личную свободу. Но приятели и партнеры регулярно крали у него заработанное. Он хотел иметь нескольких детей — скажем, двух сыновей и дочь, — но жена возражала. Однако наличие детей и денег зависело не только от героя, но и от окружающих (детей, как известно, вообще дает Бог), еще — от везения, от обстоятельств, от общей исторической ситуации; иначе говоря, имелись объективные причины, помешавшие нашему тощему парню добиться желаемого. А шпагат — это было личное, индивидуальное поражение Тощего, ответственность лежала на нем и только на нем. Он не мог смириться.
Ноги болели.
Сначала занимался дважды в неделю, по тридцать минут. Медленно, осторожно. Запирался в дальней комнате, включал музыку — и делал. Если жена или сын рисковали открыть дверь — в них летело полотенце. Тощий чувствовал стыд, он не хотел, чтобы кто-то видел его неловкие потуги, слышал позорный хруст суставов. Два с половиной месяца ушло только на то, чтобы научиться дотягиваться ладонями до пола в наклоне стоя.
Он сохранил общую спортивность, не отрастил живота, подтягивался на перекладине десять раз и выглядел очень прилично — лучше и крепче большинства сверстников. За всю жизнь ни один хулиган не пытался вступить с ним в конфликт на темной улице или в пустом вагоне метро, — но сейчас Тощего не интересовала общая спортивность. Он просто хотел закончить начатое.
Он отыскал опытного спортивного врача и напросился на консультацию. Врач, всю жизнь лечивший боксеров, ответил, что шансов мало. Возраст! «Паршивое увеличение цифр», — как сказал бы крупный писатель Аксенов, до самой смерти совершавший регулярные пробежки.
В качестве гонорара Тощий вручил доктору бутылку виски. Я не пью, сказал доктор. Я тоже не пью, ответил Тощий, и ушел домой тренироваться.
Он сменил тактику. Решил: сначала сяду на простой шпагат, потом освою сложный. Полностью
