доверительные признания и выносил вердикт: новички получали шумофон, собранный из устаревших деталей другого инструмента, чей хозяин, также член синулевского кружка, намного превосходил их в музыкальном и финансовом отношении. И вот после целого ряда обменов, установок и перестановок (сопровождаемых распитием пива и доверительными признаниями) настал день, когда Синуль смог почти задаром дополнить свой шумофон новой, жизненно важной деталью, и теперь он знал: из шумофонов его друзей ни один не выдерживал сравнения с его собственным. Иветта часто приходила к нему послушать музыку, и на этот случай он держал в своей фонотеке записи опер Верди. Но сегодня вечером он поставил этюд для клавикордов Карла Филиппа Эммануэля Баха — единственно подходящий вариант для данного места и времени. Задремавший Бальбастр вздыхал во сне, судорожно дергая лапами.
— Готов поспорить, — сказал Синуль, — что ему снится Гоп-ля-ля.
Гоп-ля-ля была единственная любовь Бальбастра, маленькая белая кудлатая собачка, жившая когда- то в домике в глубине сада, напротив Синулей. Бальбастр был в ту пору еще молод и неукротим, он как безумный носился вдоль садовой ограды, а она кокетливо резвилась в травке по ее другую сторону, надежно защищенная от его ухаживаний чугунной решеткой и высокомерием хозяев, которые, несмотря на мольбы Арманс и Жюли, растроганных любовным горем своего пса, категорически запретили этому безродному выскочке встречаться с их породистой Гоп-ля-ля. Потом они уехали, Гоп-ля-ля исчезла, но память о ней навсегда осталась в сердце Бальбастра.
Синуль зычным голосом воскликнул: «Гоп-ля-ля!», и Бальбастр, вмиг проснувшись, бросился в глубину сада и забегал взад-вперед вдоль решетки, заливаясь лаем в регистре, более близком к «Аве Мария» Гуно, чем к своему обычному регистру, характерному для французской органной школы XVIII века, — за это он и получил такую кличку. Синуль и Иветта покатились от хохота.
— Перестань мучить бедную собаку, — мягко сказала мадам Синуль.
Поняв тщетность своих усилий, Бальбастр с упреком взглянул на хозяина, улегся и опять заснул. В саду все затихло.
Иветта и мадам Синуль собирались в воскресенье пойти на какую-нибудь выставку. Они еще не решили, что им выбрать — Гецлера, Гийомара или викторианскую живопись. Впрочем, выставку старопольдевской скульптуры тоже все хвалили. Жюли пошла мыть посуду. Синуль ощутил какое-то смутное беспокойство; возможно, подумалось ему, я немного выпил. Он никак не мог сосредоточиться на таком важном деле, как программа торжественного концерта, а время не стояло на месте. Он предчувствовал бессонную ночь и боялся ее. Бессонница донимала его все чаще — из-за пива, а также материальных и моральных проблем, усугублявшихся из-за бурного и стремительного взросления его потомства, особенно дочерей.
— Я пью, чтобы забыть, — иногда говорил он Иветте.
— Забыть о чем?
— Забыть о том, что я пью.
Возле малинника, под большим олеандровым кустом, завозился семейный ежик. Синуль, в свою очередь, заснул, и теперь они с Бальбастром храпели рядышком. И тут зазвонил телефон.
— Иветта! Тебя к телефону! (голос Жюли)
— Кто звонит?
— … (Мы временно ставим себя на место Иветты и этим отточием хотим показать, что она не расслышала ответа.)
— Кто это?
— Это Гортензия! По телефону!
— Иду, иду!
Прошло некоторое время.
Телефонный звонок и последующий обмен репликами разбудили Синуля, и он с нетерпением ждал, когда Иветта вернется в сад: он обожал всякие занимательные истории про друзей и знакомых, а Иветта при ее профессии, природной говорливости и склонности к спиртному была неисчерпаемым источником таких историй, позволявших Синулю отшлифовать его суждения о состоянии «нашего прогнившего общества» (цитата). Убежденный социофизиономист, последователь Лафатера и Сурио, Синуль создал собственную классификацию человеческих типов, настолько интересную, что мы непременно поделимся ею с читателями, если только для этого хватит места в нашем повествовании.
Прошло еще какое-то время (как вы можете понять по красной строке).
По прошествии этого времени Иветта вернулась в сад. Судя по ее лицу, ей только что доверили тайну, которой она теперь жаждала поделиться.
— Ну? — спросил Синуль.
— Звонила Гортензия, — сообщила Иветта. Впрочем, все и так знали, кто звонил, знал даже Бальбастр, всегда присутствовавший при телефонных разговорах.
— Ну и что?
— Она влюбилась!
Интерес Синуля сразу угас. Сообщение о том, что Гортензия влюбилась, нельзя было считать новостью — уж слишком часто оно звучало. Жизнь самой Гортензии это событие, безусловно, украшало, но в пересказе из вторых рук оно теряло значительную часть своей прелести. Вариантов было два. Либо: она его разлюбила, между ними все кончено, она в отчаянии, этот подлец ушел, знаешь, чего он от нее добивался? Либо: она влюбилась. «Это я уже слышал, — отвечал Синуль, который вообще часто жаловался на свою память, но в таких случаях она его никогда не подводила. — Это я уже слышал в прошлый вторник. — Да, но в прошлый вторник это был Икс, а сегодня — Игрек. — Но ты не говорила, что она разлюбила Икса. — Не говорила, потому что этого не было: сейчас она влюблена в Икса
Такой вариант представлялся наиболее интересным, однако, подумал Синуль, сейчас он маловероятен: в последнее время Гортензия усердно занималась и ей было не до нежных чувств.
— А-а, — несколько равнодушно отозвался Синуль, — и кто же это на сей раз или, если по порядку, с каких это пор?
— С середины сегодняшнего дня, — сказала Иветта.
Интерес Синуля внезапно усилился. Вот это действительно новость! Впервые он оказался, если можно так выразиться, в первых рядах зрителей. Обычно Гортензия какое-то время выжидала, прежде чем открыться Иветте и поведать ей о своих душевных терзаниях (как выражались в XVIII веке), а при необходимости и обследовать место происшествия (если вы поняли, о чем речь); и вдобавок Иветта не бежала сразу же с докладом к своему другу Синулю. То, что о событии сообщалось по телефону, а также сам факт присутствия Иветты придавало ему какое-то своеобразие: так паприка придает особый вкус супу- гуляшу, а шафран — рыбному бульону.
— Рассказывай, — попросил Синуль, с которого мигом слетел сон.
— Ну так вот, — начала Иветта.
Глава 13
Мы оставили наших читателей в подвешенном состоянии: им, как и Синулю, не терпится узнать, что побудило Иветту после телефонного разговора с Гортензией вынести вердикт: «Она влюбилась!» Однако мы заставили вас пребывать в мучительном ожидании вовсе не для того, чтобы создать атмосферу «саспенса», как это называлось когда-то в рецензиях на фильмы Хичкока: мы не пользуемся такими примитивными приемами. Но глава под номером тринадцать (коммерческий директор нашего издательства, окончивший американскую школу бизнеса по специальности «гостиничный менеджмент» — идеальная подготовка для издателя, — сказал редакционному совету, а совет — мне, что в модных нью-йоркских отелях не бывает тринадцатого этажа, поскольку 63,12 % клиентов — суеверные люди, и поэтому
