Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

Письменный стол инспектора стоит напротив двери, между двумя окнами, выходящими на набережную. У стола есть передняя и задняя сторона: передняя сторона обращена к двери.

Находясь по другую сторону стола, инспектор может видеть набережную, реку и плывущие по ней баржи, а вдобавок, и это самое главное, он сидит спиной к двери.

Всякого, кто входил в кабинет, Блоньяр вначале видел в зеркале, стоящем перед ним на столе. «Если хочешь разгадывать загадки, — объяснял он своему помощнику Арапеду, — сумей увидеть истину с изнанки, в мире Зазеркалья». «Да, шеф», — отвечал Арапед, оставаясь, однако, при своем мнении: он исповедовал философию скептицизма и пытался придерживаться этой философии в повседневной жизни, что весьма и весьма непросто. Идея истины вызывала у него ощущение, похожее на морскую болезнь. Но он не подавал виду.

Этим утром, всего несколько часов спустя после трагических событий, описанных в первой главе, набережная Нивелиров являла собой великолепное зрелище:

слева от инспектора на небе пылал рассвет;

на берегах реки начиналось ровное, непрерывное гудение автомобильных моторов;

какая-то баржа, груженная углем, лениво двигалась по течению неизвестно куда — ведь сейчас уголь никому не нужен;

у моста было очень оживленно: бригада пожарных пыталась вытащить вполне созревшего утопленника, который застрял под одной из опор.

Утренний свет с присущей ему пылкостью зажег ослепительным огнем овальное зеркало, стоявшее на столе инспектора чуть-чуть набок.

В зеркале отражалось с одной стороны ослепительно красное солнце, а с другой — лицо инспектора. Нижнюю часть лица покрывал крем для бритья. Перед зеркалом стояла миска с очень горячей водой, от которой в утреннем воздухе поднимался пар, и блюдце с холмиками густой пены, откуда выглядывали бесчисленные темные с проседью волоски.

В руке инспектор держал старомодную опасную бритву, принадлежавшую когда-то брадобрею лорда Бертрана Рассела (подарок от старого друга, суперинтенданта Беджера из Скотланд-Ярда), и брился по раз и навсегда установленному распорядку:

а) подбородок,

б) нижняя губа,

в) правая щека,

г) левая щека,

д) верхняя губа,

е) шея

Именно во время процедуры бритья, разделенной на шесть операций (или тактов), на инспектора обычно находило дедуктивное озарение, после чего успех расследования был предрешен; свидетельством этих частых озарений были шрамы, оставленные протестующей бритвой.

Слева от Блоньяра, по другую сторону стола, почти незаметный за компьютерным дисплеем, сидел инспектор Арапед. Он ждал завершения процедуры бритья, а также окончания разговора, который Блоньяр вел со своей женой Луизой по телефону, стоявшему справа от него.

Луиза Блоньяр решала для себя философский вопрос: что приготовить на обед — жареных жаворонков, баранью ногу или запеканку по-деревенски. Она последовательно рассматривала различные гипотезы, а когда она умолкала, Блоньяр заполнял паузы привычными замечаниями: «ты так думаешь?», «хм», «да», «нет», «это точно», «однако», «в самом деле», «ты права». Это был разговор влюбленных и, как все разговоры влюбленных, он, как правило, не приводил к сколько-нибудь определенному результату.

Из вышеприведенного описания становится совершенно очевидно, что инспектор Блоньяр:

1) был мужчиной средних лет,

2) был, скорее всего, левшой, если исключить, что он: а) преждевременно постарел; б) выделывал несолидные выкрутасы руками и телефонным проводом.

В дальнейшем вам придется проявлять к моему тексту усиленное внимание, дабы не упустить из виду подобные вещи, потому что в следующих главах мне не всегда будет хватать времени и терпения указывать вам на них.

_________

Инспектор находился у себя в кабинете в столь ранний час потому, что они с Арапедом провели всю ночь за работой. Это с ними бывало часто.

Благодаря признаниям обвиняемого, который еще накануне был просто подозреваемым номер один, им удалось завершить расследование важного и необычного дела.

В прославленном на весь мир соборе чьей-то преступной рукой был разбит драгоценный нефритовый сосуд, по форме напоминающий турецкий боб. Очень скоро подозрения Арапеда сосредоточились на одном свидетеле, с виду самом безобидном из всех: торговце гвоздями из города С., пользовавшемся превосходной репутацией.

Всю ночь Блоньяр с Арапедом попеременно бдели над этой черной душой, стремясь направить ее на путь истинный с помощью признания. Проще говоря, они допрашивали подозреваемого.

Допросы проводились в маленькой комнате без окна, которая освещалась единственной голой лампочкой в шестьдесят свечей, свисавшей с белого потолка среди белых стен. На полу лежал желтый линолеум, всегда чистый, прямо-таки сверкающий чистотой (за этим следил Арапед, пользовавшийся, как и я (у меня тоже желтый линолеум, белые стены и голая лампочка под потолком) замечательным средством «Блеск», — производство компании «Зельцер»).

Подозреваемый сидел на пластиковом стуле, также желтом, но отвратительного, грязно-желтого оттенка; цвет и форма стула вызывали такое отвращение, что у подозреваемого к горлу подступала тошнота и оставалось только одно желание: убежать со всех ног, лишь бы не сидеть на столь уродливой мебели. Ночь близилась к утру, и уродство стула, его грязная желтизна, резко контрастирующая с теплым цветом линолеума, все сильнее подрывали моральный дух подозреваемого, внушали ему неуверенность в себе, и он страстно мечтал поскорее выбраться отсюда.

А в это время Блоньяр и Арапед мерили шагами комнату, описывая бесконечные спирали. Блоньяр, как бы не обращаясь напрямую к подозреваемому, произносил монолог о Деле. Он вновь и вновь рассматривал происшедшее со всех сторон, во всех подробностях, выдвигал все мыслимые гипотезы, цитировал показания свидетелей, перечислял улики и доказательства. Он не лгал подозреваемому. Он применял то, что у него называлось «Стратегией Истины».

В эту ночь, последнюю ночь расследования, — он знал, что на сей раз преступник должен сломаться, да и сам преступник в глубине души знал это, — Блоньяр, неуклонно идя к цели, избрал оружием не хитрость, а абсолютную искренность. Он не скрывал ни одного слабого места в своей версии, в восстановленной им картине событий, но слабость превращалась в силу. Ибо становилось очевидно, что он знает, и рано или поздно, так или этак, сумеет доказать. Так стоит ли продолжать борьбу? — благодушно спрашивал он время от времени.

Когда инспектор, задумавшись, умолкал, раздавался голос Арапеда.

Арапед негромко, монотонно читал весьма трудные отрывки из одного философского сочинения, сопровождая чтение резкими критическими замечаниями. В эту ночь, когда должно было решиться Дело о Разбитом Сосуде, он долгие часы подряд читал «Этюмологию» профессора Орсэллса, но, хотя подозреваемый не сводил с него умоляющего взгляда, так и не прочел главу, в которой объяснялась причина замены «и» на «ю»: хотя подозреваемый торговал гвоздями, он был человеком образованным, занял третье место в чемпионате Уазы по орфографии и знал, как пишется слово «этимология».

И наконец в шесть утра было сделано признание: «Да, это я разбил сосуд». Преступника, испытавшего неимоверное облегчение, увели, чтобы отдать в руки суассонских жандармов.

Повесив трубку и тщательно вытерев лицо, Блоньяр сказал Арапеду: «Думаю, с утра работы не будет. Пойдем спать».

В эту минуту зазвонил телефон!

Это был сам Шеф.