нему обращается Я. Я и Ты противостоит Он, тот, кто не участвует в разговоре, отчужденная, нездешняя и нетеперешняя реальность. В отличие от Я и Ты, которые находятся Здесь и Теперь, Он находится Там и Тогда (см. пространство). Когда он приближается к Я и Ты, на тот уровень, когда можно разговаривать, Он превращается во второе Ты.
С Я следует обращаться очень осторожно. Ребенок с большой сложностью усваивает эти слова. Хотя считается, что ребенок эгоцентрик, он предпочитает говорить о себе в третьем лице.
Я не может очень многого: не может врать, спать, клеветать. Такие выражения, как 'я лгу', 'я клевещу на вас', 'я вас обманываю' американский философ Зино Вендлер назвал речевым самоубийством. Действительно, эти слова сами себя зачеркивают.
За Я закреплена функция быть всегда Здесь: Я здесь абсолютная прагматическая истина, то есть это выражение не может быть неправдой.
Термин Э. с. принадлежит логике. Его придумал Бертран Рассел. Но на самом деле тройка Я, Ты и Он в наибольшей степени принадлежит лирической поэзии - самой эгоцентрической деятельности в мире:
Я вас любил; любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил, безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
(Э. с. выделены мною. - В. Р.)
Впервые на это стихотворение обратил внимание и проанализировал его в 1960-е гг. Р. О. Якобсон. Он показал, что лирика в сущности не нуждается ни в каких метафорах, достаточно столкновения этих трех Э. с.: Я, Ты и Он (Другой). Она (любовь) также отчуждена от разговора, потому что Она теперь принадлежит Ему (Другому).
Особенность Э. с. состоит в том, что они не называют, а указывают, поэтому Рассел считал, что главным Э. с. является 'это'. Оно употребляется при так называемом указательном (остенсивном) обучении языку: 'Это - яблоко' - с указательным жестом на яблоко; 'Это - дерево', 'Это - человек'; 'А это - Я' - чему обучить гораздо труднее. Потому что для каждого Я - это он сам.
Поэтическое Я находится на границе различных смыслов и ситуаций, на границах возможных миров (см. семантика возможных миров). Современный исследователь С. Т. Золян пишет: 'Поэтическое 'Я' закреплено за тем миром, в котором оно произнесено, причем в составе истинного высказывания. Но это не наш актуальный мир: ведь сам актуальный мир есть дейктическое понятие, задаваемое координатой 'я' [...]. Поэтическому 'я' в одном из миров будет соответствовать биографический Пушкин, в другом - я, конкретный читатель. Но и пушкинский, и мой актуальные миры выступают относительно текста как возможные. Как актуальный (то есть действительный. - В. Р.) с точки зрения выделяемого 'я' говорящего лица выступает мир текста.
[...] Нет никаких жестких требований, чтобы Пушкин или я, читатель, в момент произнесения помнили чудное мгновенье. Но само произнесение слов 'Я помню чудное мгновенье' переносит меня из моего мира в мир текста, и я-произносящий становлюсь я-помнящим. Текст как бы показывает мне, кем был бы я при ином течении событий, то есть описывает меня же, но в ином мире. Посредством 'я' устанавливается межмировое отношение между указанными мирами, само же 'я' идентифицирует помнящего и говорящего.
Я не становлюсь Пушкиным в момент произнесения его слов, но я и Пушкин становимся 'говорящими одно и то же'. Я, так же как некогда и Пушкин, устанавливаем соответствие между моим личным 'я' и 'я' текста'.
Ср. аналогичную мысль, нарочито обнажающую это соотношение, в знаменитом стихотворении Дмитрия Александровича Пригова:
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал, недвижим, я...
Я - Пригов Дмитрий Александрович...
Я, я лежал там, и это кровь сочилася моя...
В прозе ХХ в. подлинным первооткрывателем и певцом собственного Я был Марсель Пруст в своей лирической эпопее 'В поисках утраченного времени'. Вот что пишет об этом академик Ю. С. Степанов: 'Следуя за Бергсоном, Пруст полагает материальным центром своего мира 'образ своего тела'. [...] Весь роман начинается с ощущения этого образа: иной раз, проснувшись среди ночи, 'я в первое мгновение даже не знал, кто я, я испытывал только - в его первозданной простоте - ощущение, что я существую, какое, наверное, бьется и в глубине существа животного, я был простой и голый, как пещерный человек'. [...]
Но дальше в разных ситуациях, не подряд, но последовательно снимаются телесные пласты и остается внутреннее 'Я', которое в свою очередь расслаивается на 'Я' пищущего, 'Я' вспоминающего, 'Я' того, о ком вспоминают, на Марселя в детстве и т. д., пока не остается глубинное, предельное 'Я' - 'Эго'. И, в сущности, о его перипетиях и идет речь. Оно - подлинный герой романа'.
В сущности, Я - это и есть целый мир, мир, который, по выражению Эмиля Бенвениста, апроприируется, присваивается мною. Я мыслю, я говорю, я существую, я называю и я именуюсь. Я являюсь сам своим предикатом. Пока есть кому сказать: 'Я', мир не погибает.
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
[И]
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю.
Я царь, - я раб, - я червь, - я Бог.
(Г. Державин)
В эксцентрической форме русского концептуализма эта идея всеоблемлющего Я выражена в стихотворении русского поэта Владимира Друка (приводим его фрагменты):
иванов - я
петров - я
сидоров - я
так точно - тоже я
к сожалению - я
видимо - я
видимо-невидимо - я
в лучшем случае - я
в противном случае - тоже я
в очень противном случае - опять я
здесь - я, тут - я
к вашим услугам - я
рабиндранат тагор - я
конгломерат багор - я
дихлоретан кагор - я
василиса прекрасная - если не ошибаюсь я
там, где не вы - я
там, где не я - я
чем более я
тем менее я
тем не менее - я
И
КТО ЕСЛИ НЕ Я?
