обещал быструю смерть любому, подошедшему на расстояние досягаемости. 'Как звереныш, - подумал Харрис. - Волчонок, посаженный в будку вместо щенка. Только вот волки не живут в неволе...'
Он поднялся из-за стола, отошел к дальнему окну. Поманил согнутым пальцем то ли пекаря, то ли повара. Тот посерел, но подошел. Глянул в окно. Сразу понял, что зря. Отвернулся, на горле дернулся пару раз крупный кадык.
- Знаешь, кто он, откуда? - тихо спросил Харрис, не глядя на мальчишку. Пекарь удивленно моргнул какими-то рыбьими, серенькими, глазами, потом понял.
- Это Вы о малом, херре? - прошептал он в тон Харрису. - Нет, не ведаю.
- А кто ведает?
Длинный выразительно развел руками.
- Звать-то его хоть как?
Длинный наморщил и так морщинистый лоб, старался.
- Кажется, я слышал, детки барские его звали Мтаром... Да, точно, Мтаром! - рыбьи глазки просияли. Не оттого, что длинный вспомнил. Оттого, что начал надеяться.
- Это не имя. Мтар - 'полукровка' на тан. Так часто дворняг по деревням кличут. Не людей. Как его
Пекарь затряс головой, за ней затряслось все его длинное тело, с фартука посыпалась мука:
- Не ведаю, херре. Никак не ведаю...
Харрис поверил.
- За что мальчишку на цепь посадили?
Казалось, это было невозможно, но Пекарь стал еще серее, рыбьи глазки забегали, дернулся из воротничка кадык.
- Так за что? - Харрис сделал шажок вперед, подтолкнул незаметно длинного плечом, так чтобы тот встал лицом к окну. Там как раз привязывали на дыбу какого-то усатого толстяка в камзоле на голое тело. Усатый лягался и не хотел. Это явно веселило рыжего хладовца без шлема, лениво помахивавшего 'утренней звездой'.
Пекарь скис, стал даже будто меньше ростом.
- Вы, может, не поверите, херре, только правда это, Светом клянусь!
- А ты не клянись, - посоветовал серьезно Харрис. - Грех это. Просто рассказывай.
Длинный сглотнул, судорожно дернул шеей, отворачиваясь от окна. Харрис пустил. Знал, что Пекарь не соврет.
- Малый собаку ярлову испортил. Волкодава страшного, злющего, как Желтая Хворь. Мтаром его звали, пса-то. Он мяса одного за день столько сжирал...
- Погоди-погоди! - Харрис был несколько сбит с толку. - Как это - 'испортил'?!
- Да вот как... - Длинный прятал глаза и теребил концы фартука, словно девка на выданье. - Сказывают, ворожбой. - последнее слово Пекарь почти выдохнул собеседнику в ухо. Рыбьи глаза уставились в пол, так что скептического ответного взгляда они не видели.
- Ты ворожбу-то оставь, мил человек, а расскажи по порядку, что было. - холоду Харрис в голос подпустил умеренно: все-таки жаль, если разговорчивый Пекарь раньше времени с перепугу коня двинет.
- Так меня ж там не было... Что я... Я только то говорю, что люди сказывали... - заторопился с оправданиями длинный, терзая мятый фартук.
- А люди сказывают... - поторопил воин, заметив, что пацан уже почти очистил заветный горшочек.
Пекарь снова затерзался:
- Сказывают, ярл-то волкодава своего на малого натравил. Так, забавы у них господские. - Харрис хмыкнул при слове 'забавы', но длинный не заметил, его уже понесло. - А мальчонка-то как на псину глянул... Кобель - брык, и сдох.
- Вот так прям и сдох? - недоверчиво протянул Харрис, косясь на ничего не подозревавшего, сыто икающего за столом 'псодавца'.
- Люди сказывают. - с придыханием подтвердил Пекарь, скручивая фартук розочкой. - Вот ярл его на цепь-то и посадил. Малого, то есь. Чтоб там и окочурился.
- И долго он так, на цепи, сидел?
Длинный снова нахмурился, подсчитывая что-то на пальцах, даже фартук на волю выпустил.
- Так выходит где-то с мая...
Харрис подавил желание сплюнуть, пожалел пол. Привычка. Пекарь скосил глаза на мальчишку, жарко зашептал:
- А уж и били его, и голодом морили, и холодом... Чем жив-то? Вот верно люди говорят - ворожбой! - и правденик осенил себя знаменьем Света. Воин все-таки стрельнул длинному под ноги густым, желтоватым плевком. 'Верно, нервное у меня это. Возраст'. Шагнул от окна прочь. Цепкие пальцы ухватили за рукав. Взгляд Харриса ожег рыбьи глаза, рукав освободился. Пекарь залепетал:
- А еще сказывают, херре, глаз у него не только на зверя дурной. Вот он и у Теи дочку испортил... Заворожил, заставил себе еду с кухни таскать. Поймали ее, да не разобравшись-то и прибили...
Ленлорд оцепенел. По спине пробежали острые, холодные коготки.
- А у Теи, случайно, сына еще нет?
- Есть, херре. - ошарашенно воззрились на него рыбьи глаза. Харрис вдруг понял, отчего они производили такое неприятное впечатление: ресницы у Пекаря были очень короткие, светлые, почти не заметные на сером, измученном страхом лице.
- Люком зовут? - вопрос прозвучал скорее, как утверждение.
- А откуда Вы...
Харрис уже не слушал. Шагнул на центр кухни. Что-то, наверное, было в его лице, потому что люди от него попятились.
- Все готово?
Русоволосая из двух пухленьких кухарок открыла было рот, но подбородок у нее так дрожал, что она только беспомощно махнула в сторону боковой двери: там, мол. Харрис глянул на паренька. Тот, все также молча, вылез из-за стола. Только проходя мимо русоволосой, глаза которой уже набухли слезами, коротко поклонился, прижав руку к груди. 'За еду благодарил', - понял с удивлением воин.
Харрис усадил пацана на табурет повыше, взял ножницы. Показал.
- Я тебя стричь буду. А то блох, небось, развел...
Мальчишка смотрел на острые лезвия ножниц, не отрываясь. Видно, решал, воткнет чужак ему в горло их сразу, или оставит на потом. 'Ну, и что тут делать?'
Харрис осторожно зашел клиенту за спину. Тот сидел пока смирно, острые лопатки топорщились под чужим плащом, того гляди новые дырки проткнут. Между ними - космы: грязнущие, колтун на колтуне. Харрис сморщил нос. И от косм, и от самого их обладателя пахло вовсе не сиренями. Он дотронулся до волос - осторожно, чтоб не напугать. Пацан дернулся, но сидел. Харрис начал кромсать, кляня себя за то, что одну из кухонных баб к этому делу не приставил. Но каким-то шестым чувством он угадывал: никому, кроме него, паренек притронуться к себе не позволит. И он начинал понмать, почему.
За ухом, разогнав вшей, он обнаружил уродливый шрам, указывавший на глубокую рану, которой предоставили заживать самой по себе, и которая, видно, долго гноилась прежде, чем края, наконец, кое-как срослись. Хуже обстояло дело с длинными хохлами на шее. Они присохли к незаживающей язве, натертой железным ошейником, снять который стоило немалых трудов самому Харрису, Шейну и местному кузнецу, коего гор-над-четец в последнюю минуту вытащил из-под носа у разъяренных хладовцев. Хохлы новоявленный парикмахер художественно выстригал по одному, пока мальчишка сдавленно рычал в закушенный кулак.
Потом настала очередь ванны. Харрис, признаться, несколько робел при мысли о необходимости погрузить брыкающееся и кусающееся тело в притащенное челядью здоровенное, глубокое корыто. Но все прошло довольно безболезненно. Тело погрузилось в дымящуюся воду само. То ли пацан купание, все-таки, любил, то ли процесс мытья был ему знаком с боле ранних и более счастливых лет. Харрис плеснул в лохань из кувшина с каким-то пахучим, антиблошиным отваром и вручил клиенту мыло.
