такие яркие, что казалось, они могут светиться в темноте... Глаза самки ягуара в зарослях бамбука... Конечно! В тот первый день на арене! Тонкие пальцы, полные рубинового сока вишни, встречающие мягкие губы... Жестокая улыбка на этих губах, вызов в янтарных глазах... Стебель бамбука, дикая кошка, Анира! - Кай сбился с ритма, по спине его пробежал холодок дурного предчувствия. - Что принцесса делает здесь? Она, вроде бы, не была особой поклонницей игр: во всяком случае, я не замечал ее в ложе амира со времени моего дебюта в Минере, хотя не раз видел там принца Омеркана. Может ли быть, что Аниру привела в Танцеющую школу не страсть к играм, а пресловутая страсть к гладиаторам? Что ж, многие из потеющих сейчас на плацу мужчин прекрасно сложены, некоторые, к тому же, хороши собой. Почему же янтарные глаза неотступно следуют за мной?'
Непрошеное внимание злило Кая, так же как и полное отсутствие внимания со стороны Фламмы. Кай почти вогнал беднягу Грома по плечи в песок, но фаворит, вежливо раскланявшись с дамой, не глядя прошел мимо Аджакти и указал на Кумала. Ухмыльнувшись, красавец-церруканец занял позицию напротив Фламмы, незаметно сунув в сторону Кая сложенный в неприличном жесте кулак. Наблюдая за сверкающим кружевом, которое вязали в воздухе три меча - два клинка Кумала и 'длинный Дик' Фламмы - Кай с трудом сдерживал растущее раздражение. Кумал был хорош, но Кай знал, что мог бы сделать то же самое лучше и прибавить еще пару штук, которые, возможно, могли бы удивить даже фаворита. 'Почему же Огонь игнорирует меня? Что это - месть за то, что я осмелился попроситься в ученики?'
Аджакти наблюдал за поединком, сузив глаза, и раздражение перерастало в холодную злость, в то время, как волны боли терзали его спину. Одним неуловимым мягким движением клинок Фламмы скользнул вдоль одного из мечей секутора и замер у горла Кумала. Бой был закончен. По своему обыкновению фаворит тихо говорил с побежденным, объясняя его промахи и показывая иногда то одно, то другое движение. Секуторы, которым Альдона позволил оставить свои занятия ради поучительного зрелища, возвращались на свои места. Новый партнер, Суарег, уже поджидал Кая, но он медлил. Поблагодарив Кулака, Фламма повернулся уходить, когда Кай заступил ему дорогу. Оставив преамбулу, он спросил, глядя прямо в глаза-маслины под узкими тяжелыми веками:
- Что я должен сделать, сетха?
Фламма моргнул, его вежливая улыбка стала несколько удивленной.
- Что я должен сделать, чтобы ты передумал?
Улыбка медленно сплозла с круглых щек. Черные глаза блеснули, Фламма сухо ответил:
- Ничего, - и прошел мимо Кая, едва не задев его плечом.
'А чего ты ожидал? - устало сказал себе Кай, пытаясь расслабить мышцы, инстинктивно напрягшиеся под новой атакой болевых спазмов, - Что Фламма скажет: выиграй столько-то боев, убей столько-то противников, и я стану твоим наставником? Очевидно, смерть последнего ученика настолько потрясла мастера, что он зарекся приближать к себе кого-то еще. Но я не могу сдаться!'
- Я не Руслан! Я не позволю зарезать себя на арене!
Фламма остановился, когда слова ударили его в спину. Пару мгновений он стоял неподвижно, потом резко развернулся и в два шага оказался прямо перед Аджакти. Круглое лицо, обычно гладкое, как бронзовая маска, пошло рябью. Так тихо, что только Кай мог расслышать его, Фламма сказал:
- Это верно. Ты не Руслан. Он был один, единственный. Он был моим сыном.
Кай не смог выдержать взгляда узких глаз, которые вдруг показались ему старыми, как само время. 'Я не знал, прости'. Слова, которые ничего не исправят. Он уставился на запыленные сандалии Фламмы с полуперетершимися от долгого употребления ремешками. Сандалии развернулись на пятках и исчезли из его поля зрения. Осознание безнадежности дальнейших попыток накатило на Кая вместе с новой волной боли, казалось, разломившей его спину пополам.
Голос, раздавшийся над его ухом, был полон издевки:
- Бедняжка Деревяшка, такие старания - и все понапрасну! Смотри, как бы пупок не развязался. А то жаль будет: Минера лишиться лучшего развлечения сезона - тролля-полукровки, который думает, что умеет держать меч!
Ладонь Кумала хлопнула Кая промеж лопаток. Несильный удар заставил его согнуться пополам: не зная того, церруканец угодил прямо по горячо пульсирующему шраму. Сцепив зубы, Кай подавил желание развернуться и от души заехать в зубы сидевшему уже у него в печенках секутору. Учинить драку на глазах у докоров, Фламмы и обхаживавшего царственную гостью Скавра было, по меньшей мере, неумно. Он сделал шаг вперед, но рука церруканца ухватила его за тунику:
- Эй, красавчик! Лучше забудь про Фламму. Ты еще не понял? Его не интересуют рабы. А ты , хоть тебе в руки и попал меч, навсегда останешься тем, что ты есть - говорящей скотиной. У тебя это на спине написано!
За спиной Кая раздался смех, и Кумал рванул его тунику кверху, обнажая отчетливо белеющее на загорелой коже клеймо. Иероглиф, давным-давно выжженый плетьми Мастера Ара - 'раб'. Перед глазами у Кая все потемнело. Он дернулся, вырываясь, ясно и с горячим стыдом сознавая присутствие Фламмы, не успевшего еще отойти далеко и, должно быть, слышавшего все. Поношеная ткань треснула, и инерция движения развернула Кая лицом к галерее. 'О, нет! Принцесса все еще здесь...'
Их глаза встретились. Взгляд Аниры был зеркалом солнца, прямой и горячий. Этот взгляд будто заново разделил серый мир Кая на черное и белое, где тень была черной, свет - белым, а грязь - просто грязью... Янтарные глаза бросали ему вызов, и Кай принял его. Он улыбнулся, и сделал то, чего ему так давно хотелось. Зубы Кумала подались под его кулаком; острые осколки оцарапали костяшки пальцев, но Кай, впервые за долгое время, не чувствовал боли. Ворон пробудился в нем и рвался на волю, стуча крыльями в клетку его ребер. Но Кай знал: ему нельзя убивать, - и сдерживал тьму в себе, и именно этот невидимый поединок потребовал всех его сил, пока он раскидывал клейменых друзей Кумала по плацу. Расправа доставила Каю мрачное и почти физическое наслаждение, как будто ему, наконец, удалось почесать давно зудящее, но недоступное место. К сожалению, за все удовольствия в этой жизни приходится платить.
Ценой Кая была дыба и кнут Зейда, окончательно разодравший и так порванную на спине тунику. Кнут опускался снова и снова, вслед за тканью сдирая кожу и мясо с причитающихся им мест, то и дело проходясь по Мастерову знаку, пылающему, как в огне. Зейд выполнял свою работу старательно, даже вдохновенно, но из Каевой груди не вырывалось ни звука - к большому разочарованию лишившегося передних зубов Кумала и его приятелей, стремительно наливавшихся всеми оттенками синего. Они отложили посещение лазарета, чтобы посмотреть на экзекуцию, и стояли в первом ряду среди согнанных для поучительного зрелища гладиаторов. Новобранцы и ветераны стояли молча, кто - опустив глаза, кто - отводя их, стоило им встретиться с взглядом наказуемого. Только свистел в тишине, разворачиваясь для нового удара, кнут.
Зрение Аджакти начало мутиться. Ряды гладиаторов под его вздернутым кверху за руки телом заколебались, передние расступились... Он не был уверен, что, действительно, видит Аниру, которая теперь вынуждена была глядеть на гладиатора снизу вверх. Глаза над белой вуалью смотрели на него, не отрываясь. Солнце ушло из них, оставив тлеющие оранжевые угли, сосущий голод и ожидание... Самка ягуара вышла на запах крови. Ее тонкие ноздри трепетали, рот был полуоткрыт, острые зубы влажно блестели.
И тогда его челюсти, сдавливавшие рвущийся наружу крик, разжались, и горло произвело похожий на карканье хриплый звук. Стоявшие у дыбы солдаты пораженно переглянулись: в первый раз на их памяти раб, которого бичевали, смеялся! А Аджакти уже не мог остановиться. Он хохотал, захлебываясь смехом, дергаясь на стягивающей его запястья цепи, и удивленные лица вокруг только разжигали его веселье. Он смеялся, потому что он понял, что искали и не могли найти в его лице голодные глаза принцессы: выражения страдания, мольбу о пощаде и милосердии. Анира ошибалась, принимая его за жертву. Он был хищником, таким же, как она сама. Пусть пойманным в капкан, но скорее отгрызущим собственную лапу, чем сдавшимся на милость охотника.
Кай смеялся потому, что он видел страх на лицах вокруг. Потому, что среди этих лиц он не находил единственное, которое имело для него значение: круглое плоское лицо Фламмы. На миг взгляд Аджакти задержался на Токе и столпившейся вокруг него 'семерке'. Беспокойство в их глазах заставило его сердце сжаться, но он уже не мог остановить рвущийся из горла смех. Наверняка, теперь не один Токе думает, что он потерял расссудок... Пусть! Они только узнают о нем правду: ведь он давно и безвозвратно потерян,
