хватило только на то, чтобы поставить на пороге большой котел с едой. Когда наступило утро, стал ждать дракон своей доли от царя. Но к нему никого не привели. Рассерженный, обошел он город, увидел у моих дверей еду, поел, я вышла и поклонилась ему и пообещала ежедневно его кормить. Вот почему я спаслась.
Пошел дракон на царя разгневанный. Не застал его, окружил башню. И девушка осталась в ней. Никто не может добраться до нее, нет туда дороги. А [дракон] лижет подножие башни. Утром и вечером я ношу ему пищу. А он все гложет камень. И стали стены очень тонкие, толщиной с ладонь, и того не будет. Вот рассказала я вам все, а теперь отпусти меня, я отнесу ему еду, иначе девушке придется туго».
Велел царевич: «Ступай отнеси, погляди и сообщи нам, что та девушка делает». Пошла старуха, а я удивился: если не бесовским колдовством, то как же иначе могла она поднять огромный котел. Ходила она, опираясь на два посоха, глаза — я таких ни у кого не видел — косые, страшные, а котел тот, даже пустой, трем или четырем дюжим молодцам впору было тащить. Сама она его несла или черти ей помогали, того не ведаю, мы никого, кроме одной старухи, не видали.
Стали мы следить за старухой: как подошла она к дракону, поднял он голову, от хвоста будто черная гора вознеслась. Разговаривая с нами, старуха запоздала, на это и рассердился дракон. Так плюнул он на старуху, что прибил ее к стене башни, словно ударом руки. Повернулась к нему старуха и сказала сердито: «Ты предо мной не кичись! Если можешь что — вот хорошие гости к тебе пришли, им и покажи!» Повернулась она, рассерженная, и пошла к себе. Царевич вышел ей навстречу и спросил о той девушке. Старуха была сердита и сказала так: «Не спрашивай меня о ней, жалость к ней жжет мое сердце. Так обглодал дракон стены башни, что стали они подобны стеклу. И дракон девушку видит, и она — дракона. Все ее служанки умерли от страха, всего две-три при ней осталось. А сама красавица, солнцу безоблачному подобная, так истаяла от страха, так пожелтела, что не сегодня завтра с жизнью распростится. А если даже выдержит она, то не выдержит башня, до вечера обрушится, и красавица будет в руках дракона».
Как услышал это Джимшед, вспыхнул, словно огонь, заскрипел зубами, засверкал глазами, так разгневался он на дракона: «Как же угнетал людей этот поганый, что всю страну разорил и еще красавицу, мир украшающую, хочет заполучить! Сколько юношей — героев и доблестных мужей в своих царствах тоскуют и по свету бродят, мечтая получить руку царевны, а отец ее, позорящий царское имя, бросил ее на съедение поганому дракону! Позор мужу, который врагу, попавшему в такую беду, не попытался помочь, а этот родную дочь бросил! Теперь погляди, как с божьей помощью я расправлюсь с этим дьявольским отродьем!»
Как услышала эти горькие слова старуха, сморщилась, словно опаленный лист, и забыла про свою ворожбу. Джимшед тотчас взялся за оружие, вышел и стал молиться. Со слезами горючими молил он господа, чтобы не сжигал он родителей его смертью и не позволил ему умереть от колдовских козней. Мне он наказал, не спускать со старухи глаз: «Добрая женщина не станет дракона кормить!» — «Я и раньше тебе говорил, что это ее козни привели нас сюда», — ответил я.
Вошел я в дом и посадил старуху на цепь. Сели мы на коней и направились к дракону.
Вокруг той башни обвился [дракон], словно море черного дегтя, изо рта его выходил черный дым и смешивался с облаками, и дыхание его поганое крылья орла в небе опаляло, из рек крокодилов заставляло выползать, слона и единорога смахивало, как мошку. Смертному перед ним было и вовсе не устоять. Кто издали слышал имя того дракона, тотчас от страха испускал дух, при его приближении люди покидали города и царства; можно было ехать пять дней и не услышать голоса человеческого. А поганый дух дракона доносился до людей на расстоянии дня пути.
Как увидели мы его, удивились и испугались, но Джимшед был таков, что никогда страха не выказывал. Когда мы подошли ближе, соскочил он с коня, чтобы как следует разглядеть дракона, пал ниц и молил со слезами господа даровать ему победу, изгнать страх из его души. Облачился он в кольчугу, опоясался саблей Алмазного змея, наточил острую стрелу, вложил ее в колчан, к луку привязал львиную шкуру, перекинул через плечо, в руки взял тяжелую палицу, сел на коня и, словно крокодил, пошел на дракона. А мне велел: «Погляди, как я с ним расправлюсь с божьей помощью». Я плакал: что мне оставалось делать?
Когда [Джимшед] приблизился, дракон испускал страшный дым, грива его покрывала все поле, был он в длину девятьсот саженей, и тремя арканами его нельзя было обхватить. При виде дракона конь заржал что было мочи. Услышал дракон конское ржание, раскрыл глаза, подобные кровавым озерам, высунул язык с платан величиной и такое изрыгнул пламя, что если бы увидели вы, то сказали бы: сожжет всю землю, и с разверстой пастью двинулся вперед. Подумал я: «Конец света пришел!» А Джимшед неторопливо засунул за пояс палицу, направил лук со стрелой, угодил ему в лоб, а другую стрелу всадил в нижнюю челюсть. Потом взялся за саблю и отсек ему губу. Такой поток крови полился, что все поле окрасилось в алый цвет. И такой дух распространился, хуже, чем в аду, и человек не мог его вынести, но Джимшеду, оказывается, покровительствовал господь, потому он уцелел. Потом достал он из-за пояса палицу, издал клич и метнул [дракону] в голову так, что у того мозг вышел носом, и испустил он дух. И дух его поганый затмил солнечный свет.
Как покончили мы с этой нечистью и снова удостоились солнечного света, крикнул Джимшед девушке: «Эгей, за труды свои неплохую награду я получил!» Тотчас он взломал стены башни и замка искать не стал, и вывели мы деву. Вернулись, но к той старухе не пошли.
Как наступило утро, сказал я царевичу: «Ступайте, царицу посадите на Несчастливого, а сами седлайте Невезучего, а я пойду погляжу на старуху, отпущу ее. Мне она ничем повредить не сумеет, а я, может, раздобуду коня и еды на дорогу. Если же она замыслит такое, что не смогу я от нее уйти, то вы все равно спасетесь, а я ваше горе приму на себя». Отвечал мне Джимшед: «Не быть тому, чтобы я оставил тебя в руках этой колдуньи, она давно на тебя сердита». Сказала ему Бепари: «Нет, клянусь тобой, ничего она с ним не сделает, хоть и любит драки и кровь, но коня она, конечно, не даст! Негоже оставлять ее связанной, ведь вы вкусили ее хлеба-соли. Пусть Кераг пойдет, а мы подождем его здесь». И тогда сказал царевич: «Ты оставайся здесь, а я пойду и скажу ей, будто ты умер, а сам оправдаюсь перед ней и отпущу ее. Если что-нибудь выманю я у нее — только так, а тебе она ничего не даст да еще заколдует тебя». Понравились царевне эти слова: «Если между Керагом и старухой вражда, не отпускай его!»
Сел царевич на коня, грустный, приехал к старухе с опечаленным ликом и грозным сердцем и сказал громким голосом: «Этот невежда и глупец и себя погубил, и меня разлучил с женщиной, которая мне ближе матери была, посадил ее на цепь и бросил одну. Как теперь я приду и в глаза ей взгляну, а если не приду, то как освобожу ее!» Как услышала старуха его голос и узнала о моей гибели, обрадовалась и окликнула [Джимшеда]: «Иди сюда, сынок, ты ни в чем не виноват! Если не погубило тебя его коварство, благодарение господу».
Вошел он в дом, отвязал старуху, отпустил ее и попросил прощения. [Старуха] спросила про смерть дракона. Сказал он ей: «Он провинился перед тобой, и я не горюю о нем, но Кераг до сих пор заменял мне целый свет, и видеть его мне было дороже, чем владеть всей землей. И его убил тот поганый, и коня его, а я за то убил дракона и освободил девушку. Теперь у меня только один конь, вот и кручинюсь я: как нам двоим на одном коне ускакать. И без пищи тяжко придется. Если повстречаюсь со зверем, не справлюсь с ним». Молвила старуха: «Коня у меня нет, и взять его неоткуда, а тебе лучше сообщить тестю о том, что ты освободил город от дракона. За спасение Бепари он будет так благодарен, что отдаст тебе все свое царство. Если ты его не дождешься, дам тебе столько еды, что хватит, пока ты не доберешься до своего дома».
Поблагодарил ее Джимшед и сказал: «Дай мне пока немного еды, чтобы я мог привести в чувство Бепари, она истаяла от страха и исхудала от голода. С трудом довел я ее, обессиленную, и оставил у городских ворот. Ты приготовь мне пищу, а я уеду через три дня. Если до тех пор прослышит про то царь — хорошо, нет — больше я ждать не смогу». Дала старуха Джимшеду две лепешки и сама пошла за ним: «Где ты остановился, покажи мне», — просит. Отвечал он ей: «Матушка, ты лучше моего этот город знаешь, я едва донес царевну до того дома? что близ башни стоит. Сейчас мы расположились там. Пока Бепари не поправится, никуда мы оттуда не двинемся! Ступай, поскорей приготовь нам еды и приходи туда, может, увидев тебя, царевна развеселится». Обманом вернул он старуху в дом, а сам стегнул коня и поскакал к нам. Мы ждали его внизу, у дороги. Немного поели. Сел царевич на моего коня, я сзади примостился, на свою лошадь усадил он Бепари, и поехали мы, не дожидаясь ни старухи, ни пищи.
