терпеливые родители Гварджаспа. Спроси отца нашего и матушку, как вели они себя в разлуке с нами. Послушайся их. Не радуй своим горем дьявола!
И сказал шестой брат по имени Оман: «Того, о чем я расскажу, я сам не видел, но слышал эту историю из уст человека, прошедшего через горькие испытания. Я встретился с ним, когда он был уже царем, и он сам поведал мне о своих злоключениях».
И рассказал Оман следующее:
ГЛАВА 6. ЗДЕСЬ СКАЗ О ЦАРЕ ИБРЕИМЕ
Давным-давно отправил меня повелитель-батюшка мой по одному делу в страну Лей[65]. Успешно справившись с делом, услышал я, как хвалят здесь царя Ибреима, владыку этой страны. Знавал я ранее и других царей этой страны, но такой великой хвалы не слыхал о них и особых добродетелей за ними не знал. Поэтому такая слава нового царя весьма удивила меня. Собрал я достойные дары и отправился в путь.
Вельможи этой страны меня знали. Вышли они мне навстречу, обласкали, осыпали меня почестями и отвели к царю. Принял царь дары и узнал от вельмож, кто я, чей сын, каковы заслуги моего отца перед его страной, каких милостей и почестей мы ждем от него.
Выслушал царь все это, приветил, одарил меня щедро и три месяца держал при себе. И видел я, что он справедлив и милостив, как подобает царям. И добродетели его превзошли всё, слышанное мною. И подумал я, что живой человек всегда лучше, чем слава о нем. Вельмож и придворных имел он без счету, щедрость его была неиссякаема, в пирах не знал он отдыха; если все перечислять, то язык устанет, разум изумится и слушатели обомлеют. Каждый день велел он мне являться к нему, и, когда я приходил, он сажал меня рядом и, взирая с почтением, расспрашивал о разных странах, одаривал многим и только после этого отпускал.
Однажды в городе появился некий богатый купец с большим караваном. Он преподнес царю богатые дары, больше и лучше которых не видывало око человеческое. В благодарность за это царь отвел ему лучшие караван-сараи вблизи своего дворца.
Прошло некоторое время. Явился один пастух и поднес царю прекрасных ягнят. Царь щедро одарил его в ответ. Но, на горе пастуху и на счастье царю, вместе с пастухом явились двое отроков неописуемой красы. Загляделся царь на них и спросил пастуха: «Твои эти отроки или чужие?» Тот отвечал: «Нет, государь, не мои они, но с малых лет я их усыновил и вырастил». Напомнили кого-то царю эти отроки, и запала, оказывается, ему в душу тайная мысль, но не сказал он ничего. Среди множества вельмож присутствовал там богатый купец, был и я как чужеземный гость. Велел царь и пастуху остаться на пиршестве. Купцу тоже приглянулись эти отроки. Когда царь кончил трапезу, все разошлись.
Возвратился к себе и купец, тот пастух жил неподалеку от него. Оба отрока играли возле дома. Сказал купец: «Не быть тому, чтобы я их не купил». Велел он привести пастуха и сказал ему: «Не продашь ли ты мне, братец, этих отроков?» И ответил ему пастух: «Я вырвал их из волчьих зубов и всю свою жизнь положил на них. Кто даст за них мне столько, чтобы оплатить мои труды? Даже царю, я думаю, трудно будет заплатить такую цену».
Услышав такой ответ, купец понял, что пастух не прочь их продать, и сказал так: «Они не годятся в пастухи, и долго ты их у себя не удержишь. Продай их, деньги тебе больше пригодятся. Ты не запросишь столько, чтобы я заплатить не смог!» Пастух ответил так: «Я не могу назвать им цену, сколько душе твоей и богу угодно, столько и заплати».
Услышав такие слова, заплатил купец пастуху тысячу туманов и забрал отроков к себе.
Наутро мы снова собрались на царском дворе. Купец опять поднес царю богатые дары и сказал ему: «Сюда привела меня ваша счастливая судьба, и мне удалось здесь купить двух молодых слуг». Ничего не ответил царь, но по всему было видно, что это опечалило его. Он велел закончить трапезу раньше, и мы все покинули дворец.
Наутро никто не пригласил нас к царю. Ворота были заперты для всех, и было велено впустить во дворец только купца и пастуха. Тогда мы решили: «Наверное, купец показывает царю утаенные прежде товары, не желая, чтоб их видели другие. Но что делает там пастух? Ведь он не ювелир, чтобы разбираться в драгоценностях, и не так мудр и сведущ, чтобы распознать заморские камни. Что же ему там нужно?» Так мы гадали, пока обоих не вывели из дворца связанными: купца потом повесили, а пастуху отрубили голову.
Поднялись в городе ропот и тревога: «Что за беда разразилась над нами?! Радовались мы тому, что на престол взошел добрый и справедливый царь, а он безжалостно губит ни в чем не повинных людей, ни с кем не советуясь и никого не спрашивая. Не ждать нам дальше от него ничего хорошего!» На четвертый день царь вышел и приказал всех созвать. И попросили меня: «Ты, чужестранец, люб царю, он все простит тебе, ступай и спроси его: достойно ли царя то, что он сделал?»
Явились мы к царю. Встретил он нас, как всегда, приветливо, каждому указал свое место, а мне приказал сесть поближе к нему. И сказал я: «Не доверяю я тебе больше, царь!» — «Почему же?» — спросил он. «Несправедливо обходишься ты с чужеземными гостями. Клянусь тобой, по сей день я видел от тебя только справедливость и милость, каких не видывал от других царей. Твои вельможи говорят мне, что я не знаю и десятой части твоих добрых дел. Но, свершив столь много добра, как ты мог вопреки всему допустить злодеяние и почтенного мужа, который подносил тебе столько бесценных даров и каждый день осыпал тебя драгоценными камнями, схватить и повесить? Если ты захотел присвоить его сокровища, тебе не следовало его убивать; сладкими речами ты мог вынудить его ежедневно приносить тебе знатные дары, и я уверен, что обогатилась бы твоя казна. А из смерти его никакой пользы ты не извлек, кроме того, что пошла о тебе дурная слава и ни один чужестранец не станет тебе доверять. А пастух? У него ведь не было ничего. Несчастный, двух ягнят, с трудом добытых, и тех тебе преподнес, а ты схватил его и отрубил ему голову. Пусть бог не даст мне впредь быть свидетелем подобного и не оставит меня больше в этой стране! Не смилостивился ты над человеком, одарившим тебя драгоценностями, и нашел причину расправиться с ним. Не пощадишь ты и меня, если замыслишь против меня дурное».
Усмехнулся царь и сказал так: «Ты сожалеешь о них, ничего обо мне не зная. Не хотел я своими устами поверять о бедах своих, но, так как меня обвиняют в жестокости и жадности, выслушайте меня. И если я не прав, свершите надо мной то, что я свершил над ними.
Я родом не из этой страны и не родня [здешним] царям. Я родом из страны Шам[66]. Хоть и не звался я царем, но бог наделил меня всем. Звали меня Исмаил Чалаб. И был я настолько знатен [и богат], что люди, знавшие меня, говорили так: «Чем же царь превосходит его?!» Прожил я беспечально шестьдесят лет. И явилось мне какое-то дьявольское искушение, и господь бог отвел от меня свою милостивую длань. О том, что он желал для меня лучшего и потому послал мне испытание, я не знал — он лишь сам ведал о том. Мое состояние начало убывать. Если купцы ехали морем, их суда терпели крушение и товары гибли, а на суше на них нападали разбойники и грабили их.
Итак, нигде не имели успеха ни мои посланцы, ни мои товары. Обеднел я вконец. Затем случилось еще худшее. Остался я без вассалов, без слуг и без служанок: кто умер, кто разбежался. И подумал я: «Ведь все знали, где и как я жил, вдруг придет кто-то из знавших меня и увидит, каково мое положение, что он скажет?!»
Все я потерял, всего лишился. Остались у меня только жена и двое малых сыновей. Начал я странствовать из одного города в другой и не мог поселиться там, где меня знали. Был я вынужден оставить свою родину и перебраться в чужую страну, названия которой я даже не знал. Отыскал я на краю города заброшенное жилище, оставил в нем жену с малыми детьми, а сам ушел, раздобыл простое серебряное кольцо, снес его на базар, купил веревку и немного хлеба. Хлеб я отнес детям, а сам пошел в лес, срубил дерево, принес на базар и продал. На вырученные деньги купил я кое-что для нашего скудного ужина; поужинав, легли мы спать. Прожили мы так две недели. Утром я уходил в лес, рубил дерево, относил его на базар, продавал и так кормил свою семью.
Однажды, когда я притащил дерево на базар, почуял я сердцем беду, бросил дерево с веревкой там же и поспешил домой. Увидел я, что дети в одиночестве плачут, а матери не видно. Я спросил о ней, и они мне
