Рядом с Амандой стояла тетя Лилли и молотила руками по воздуху, будто в этой сложной ситуации хотела установить равновесие. Тетя Лилли терпеть не могла обстоятельства, способные лишить ее контроля над окружающим.
Глава 3
— Негодная! Что ты наделала? Что натворила?
Тетя Лилли сделала шаг вперед и отвесила ей затрещину. Вероника не успела увернуться, и один из обрушившихся на нее ударов угодил по щеке. Она отпрянула, и обе они пришли в ужас. Как ни гневалась на нее тетя Лилли в прошлом, прежде она никогда не прибегала к рукоприкладству. Особенно прилюдно. На улице! При свидетелях!
Тетя Лилли покачала головой, будто отрицала и свой выпад, и ярость, приведшую к ней.
— Видишь, что ты вынудила меня сделать, дитя? Никогда в жизни я не испытывала подобного унижения.
Она обернулась и посмотрела назад: у нее был вызывающий вид.
Никто из ее кузин и кузенов не упустил момента, и они потянулись вслед за матерью, как утята за уткой к пруду.
На верхней ступеньке крыльца тетя Лилли обернулась и посмотрела вниз на Веронику. Должно быть, гнев взял верх над приличиями.
— Я приняла тебя, потому что ты принадлежишь к нашей семье, — сказала она. — И потому что твой дядя — добрый и благородный человек. Ты единственное дитя его покойной сестры. Но если бы я знала, что ты навлечешь на нас позор, я бы оставила тебя умирать с голоду в Шотландии.
— Лилли, — одернул ее дядя Бертран, заставив замолчать одним этим словом.
По лицу тети Лилли было видно, что в ней происходит борьба между чувством гнева и привычкой повиноваться. И это был редкий случай, когда дядя Бертран проиграл.
— Я отказываюсь держать в доме эту потаскуху, — сказала тетя Лилли, царственным жестом тыча в нее пальцем.
Во взгляде тети Лилли была такая кипучая ненависть, что Вероника невольно отступила на шаг назад. Она всегда знала: семья для тети Лилли превыше всего. Своим детям она была готова простить любой недостаток и любую оплошность. Однако, по-видимому, эта терпимость не распространялась на племянницу, родство с которой не было кровным.
— Ты оскорбила нас самым постыдным образом, — заявила она, слегка понижая голос, будто осознав, что ее могут услышать соседи. — Ты не только улизнула из дома среди ночи и возвращаешься домой раздетой! Обнаженной!
По-видимому, гнев пересилил чувство приличия.
— Ты поставила под удар будущее твоих кузин! Если ты не в состоянии поразмыслить над собственным бедственным положением, неужели у тебя не хватает христианского сострадания пощадить тех, кто не причинил тебе никакого зла? Ведь в этом доме тебя приняли гостеприимно и радушно в тот самый момент, как ты стала сиротой. Ты никогда не бывала одинока. Тебя никогда не оставляли с твоей скорбью и печалью. Ты была окружена любовью с той минуты, как вступила под наш кров, Вероника Маклауд. И чем ты отплатила за нашу великую любовь?
Тетя Лилли выпрямилась, грудь ее вздымалась, а раскрасневшееся лицо от нахлынувших чувств дрожало, как желе.
— Ты навлекла на всех нас позор!
Она и дети исчезли в доме, оставив их троих стоять на пропитанном туманом воздухе.
— Вы не служанка, — сказал незнакомец, стоявший рядом с Вероникой.
— Я и не говорила, что я служанка. Вы сами так решили.
— Конечно, — возразил он сухим тоном. — Не естественнее ли было представить леди на собрании Братства Меркайи?
— Что это было за собрание? — спросил дядя Бертран.
Незнакомец посвятил его в детали:
— Они увлечены изучением всего необычного, что существует в природе, всего сверхъестественного. Вне всякого сомнения, они изучают привидения, гоблинов и тому подобное.
Дядя повернул голову и с презрением посмотрел на племянницу:
— Опять речь о твоем «даре», Вероника?
Она сжала руки, чувствуя, как холод поднимается от босых ног и распространяется по всему телу. А возможно, душа ее превратилась в кусок льда.
— Я всего лишь хотела получить ответ, дядя.
— И для этого потребовалось снять одежду?
Вероника никогда не слышала, чтобы дядя говорил так громко. Должно быть, соседи получали истинное наслаждение от такого спектакля.
Она и представить не могла, что ее будут отчитывать на пороге дядиного дома, ибо не думала, что ей придется возвращаться домой совсем обнаженной или полуголой.
Господи, что она наделала! Любая критика ее поведения была заслуженной. Она поступила хуже, чем идиотка.
Дядя начал подниматься на крыльцо, а когда Вероника попыталась последовать за ним, он предостерегающе поднял руку.
— Ты полагаешь, что можешь войти в этот дом, невзирая на последствия своих действий, Вероника? Больше тебя не хотят здесь видеть.
— Хоть я и готов согласиться, что действия вашей племянницы заслуживают осуждения, — сказал незнакомец, — но не слишком ли вы сурово поступаете, обрекая ее на изгнание?
Дядя Бертран не обратил внимания на его слова и снова повернулся к ней:
— Ты решила жить по-своему, Вероника. Можешь идти своим путем. — Он посмотрел на мужчину рядом с ней: — По крайней мере, ты нашла себе титулованного покровителя.
— Вы знаете, кто я?
— Монтгомери Фэрфакс, — сказал дядя Бертран, — американец, недавно приехавший в Англию предъявить права на титул одиннадцатого лорда Фэрфакса-Донкастера. Я граф Конли, член Комитета по привилегиям при палате лордов, сэр. И я рассматривал ваше прошение.
— Мне следует вас поблагодарить за ваше решение, сэр?
— Оно было справедливым. Это старинный титул, и линия наследования и право на титул были обоснованно доказаны при всем том, что вы американец.
Дядя Бертран оглядел Монтгомери с головы до ног, вне всякого сомнения, стараясь придать этому разглядыванию оскорбительный характер.
Человек, стоявший рядом с Вероникой, замер.
— И этот факт вполне объясняет ваше сегодняшнее участие в подобном несчастье. Все же поведение моей племянницы не следствие ее невежества. Она имеет представление о достойном поведении.
Вероника сделала шаг вперед, гадая, что сказать, чтобы смягчить гнев дяди.
Ведь она не сама разделась. Она не могла вспомнить точно, что случилось, и это вызывало беспокойство, но неужели легковерие достойно столь сурового наказания? Конечно, дядя не мог говорить этого всерьез. Неужели он собирался выкинуть ее, обнаженную, на улицу?
— Пожалуйста, дядя! Я не собиралась причинять вред ни вам, ни тете Лилли, никому из моих кузенов и кузин. Я только хотела понять образ их мыслей.
Дядя Бертран повернулся и направился вверх по ступенькам, не обращая внимания на ее слова, и открыл дверь.
Веронику пробрала дрожь. Она сжала руки на груди, стараясь заставить себя не упасть. Она не должна была упасть в обморок, не должна была умолять и просить.
Но что ей оставалось?
Вероника поднялась на две ступеньки:
— Я хотела узнать, действительно ли обладаю «даром». Мои родители всегда говорили, что это так, но
