Тромбонист. Правильно…
Марина (с издевкой). Только давайте голосовать сначала, можно ли погасить свет?
Хвостов выключает свет. Теперь все пайщики страдают в темноте.
Тромбонист. Ой, в темноте страшно.
Карпухин (ворочаясь). Мне жестко…
Марина. А я не умею спать одетой.
Наташа. Лишь бы никто не захрапел.
И будто в ответ на ее слова храпит спящий толстый пайщик.
Тромбонист. Эй, кончай там безобразничать!
Наташа. Карпухин, это вы храпите?
Карпухин. Ты за собой последи. Чем ты вообще занимаешься, аспиранточка? Тема твоей диссертации лженаучна, ты типичный псевдоученый. Изучаешь серебристого журавля, а он, между прочим, гнездится за границей, у нас бывает только пролетом… Этот журавль в небе вообще не наша птица.
Смирновский (с легкой насмешкой). Вы уж не серчайте, дорогой Карпухин. Серебристый журавль птица темная, она газет не читает и поэтому представления не имеет, наша она или капиталистическая.
Неразборчивые голоса и смех пайщиков.
Фетисов (вдруг запел). Темная ночь, ты, я знаю, родная, не спишь…
Аникеева. Этого еще не хватало, Фетисов, замолчите.
Тромбонист. Перестань фальшивить, певец!
Малаева (задумчиво). Есть такое стихотворение: у верблюда два горба, потому что жизнь — борьба.
Фетисов (тоскливо). Зачем я только в город переехал? На родине все неподдельное: дома деревянные, воздух свежий, лес зеленый, звери бегают, а здесь…
Сын Милосердова (поет). Спи, моя радость, усни…
Фетисов и пайщики смеются.
Марина и Сын Милосердова (поют вместе). .…в доме погасли огни-и-и…
Сын Милосердова. Товарищи, подхватывайте!
Хвостов поднимается, садится, затем уходит куда-то вглубь…
Хор пайщиков (поют недружно).
Дверь ни одна не скрипит, мышка за печкою спит… Рыбки уснули в пруду, птички уснули в саду… Кто там вздохнул за стеной? Что нам за дело, родной. Глазки скорее сомкни! Спи, моя радость, усни… Смирновский (вдруг). Товарищи! А я не согласен с Малаевой! Как это определить: кто лучше, кто хуже? По какой шкале? Все внесли одинаковую сумму, у всех одинаковые права. Вы знаете, я предлагаю бросить жребий.
Аникеева (безапелляционно). Жребий — это не наши методы. Мы не в карты играем.
Смирновский. Причем жребий должны тянуть все, даже правление.
Голоса пайщиков. Верно, верно, жребий. Пусть и правление тянет. Пусть тянут все.
Сидорин (садится на полу). Насколько я понимаю, полусонные мои, собрание стихийно продолжается. Ну что же, давайте продолжим прения. Но я не могу ходить в потемках.
Кто-то включил свет. Однако замученные пайщики продолжают валяться на своих лежанках, и собрание возобновляется, но на этот раз в бивуачно-туристском стиле.
(Смирновскому.) Павел Константинович! Вы крупный ученый, говорят, с мировым именем. Вы — член-корреспондент, в институте все зависят от вас, кроме меня. Я всего-навсего ветеринар. Если вас даже академиком изберут, звери от этого болеть не перестанут, их надо лечить. Поэтому, бесценный мой, я вам скажу правду в глаза: у вас на одну семью два гаража.
Смирновский. Ну что ж, мы с Мариной будем испытывать судьбу так же, как и все.
Сидорин. …Но правление-то имеет преимущества.
Смирновский. Галантерейный мой, правление дискредитировало себя.
Аникеева (кряхтя поднимается на скамейке). Ох, Павел Константинович, бок отлежала… Я глубоко уважаю вас как ученого, но ваш моральный облик…
Смирновский (думая, что разговор пойдет о Наташе). Так, интересно.
Аникеева. …Мне как заместителю директора института звонили из весомой организации… В овощном магазине номер шестьдесят два люди покупали картофель в пакетах — и что они там находили?
Сын Милосердова. Неужели ананасы?
Марина громко смеется.
Аникеева (сыну Милосердова). …Не шутите, мальчик, не шутите. (Снова обращается к Смирновскому.) …Они находили там визитную карточку Павла Константиновича со всеми его регалиями, званиями, адресом и домашним телефоном.
Пайщики обрадовано засмеялись.
Что это за выходки? Во-первых, вас никто на овощную базу не отправлял.
Смирновский (кротко). Послали всю мою лабораторию, всех моих научных сотрудников. И я считал невозможным не пойти с ними. Я привык работать добросовестно. Если я при окладе пятьсот рублей в месяц пакую картофель, то я отвечаю за каждую картофелину. Жалобы на качество были?
Аникеева (растерялась). Вроде нет…
Смирновский. Когда вы покупаете коробку конфет, там лежит бумажка: укладчица номер такой-то. А на овощной базе ни мне, ни докторам наук, ни кандидатам, никому номеров не выдавали. Вот я и вкладывал в пакеты визитную карточку.
Сидорин (пошел в атаку). Восхищаюсь вашей принципиальностью, Павел Константинович. Сегодня на собрании вы раскрылись вовсю. То вы за правление, то против. Я-то думал, что вы, извините, большой ученый, а вы, извините, элементарный собственник.
Смирновский (печально). Да, Сидорин, я и собственник, и большой ученый, и, что обидно, трус. Казалось бы, чего мне бояться? Но меня в молодости столько били! Били за то, за что потом премии и звания давали. Но испугали на всю жизнь. Мне уже много лет — пора перестать бояться кого бы то ни было.
Аникеева. Исповеди вашей, Павел Константинович, не велика цена. Вы ведь сейчас все это говорите только для того, чтобы спасти второй гараж.
Наташа (вспыхивает). Как вы смеете так беспардонно разговаривать с самим Павлом Константиновичем! Павел Константинович — бескорыстная душа. Он плевать хотел на все эти ваши гаражи. А вы все… вы просто озверелые мещане!
Карпухин. Да, действительно, докатились. Нам смазливые любовницы проповеди
