триумфов.
Это подготовило Сильвию Фаркуарсон к последовавшему вскоре визиту Бэкингема в актерскую уборную. Представленная мистером Этериджем, с которым она уже была знакома, девушка робко стояла перед взглядом высокого элегантного герцога.
В своем золотистом парике Бэкингем выглядел не больше чем на тридцать лет, несмотря на суровые детские и юношеские годы. К тому же он еще не приобрел тучности, которая заметна при взгляде на портрет, созданный несколькими годами позже сэром Питером Лели note 49. С его продолговатыми синими глазами под безупречной линией бровей, прекрасной формы носом и подбородком, насмешливым и чувственным ртом герцог всё еще оставался одним из самых красивых мужчин при дворе Карла II. Его осанка и движения отличались поразительным изяществом, привлекая к себе всеобщее внимание. И тем не менее, Бэкингем с первого взгляда инстинктивно не понравился мисс Фаркуарсон, ощутившей под привлекательным внешним обликом нечто зловещее. Она внутренне сжалась и слегка покраснела под оценивающим взглядом красивых глаз, проникавшим, казалось, слишком глубоко, хотя разум и честолюбие возражали против этой инстинктивной неприязни.
Одобрение Бэкингема имело солидный вес и могло существенно поддержать ее на трудном пути к высотам, который она начала успешно преодолевать. К такому человеку нужно было отнестись с вниманием и предупредительностью, несмотря на все внутренние предубеждения.
Со своей стороны герцог, уже плененный красотой и грацией мисс Фаркуарсон на сцене, еще сильнее восхищался этими качествами, находясь в непосредственной близости от нее. Румянец, появившийся на щеках девушки под его пристальным взглядом, усиливал ее очарование, заставляя поверить кажущимся не правдоподобными утверждениям Этериджа о ее добродетели. Робость и простодушная улыбка могли быть притворными, но краску смущения не вызовешь по собственному желанию.
Его светлость низко поклонился; при этом локоны его золотистого парика свесились вперед, словно уши спаниеля.
– Мадам, – сказал он, – мне следовало бы поздравить вас, не будь у меня больше оснований поздравлять себя с лицезрением вашей игры, а еще более того лорда Орри – автора пьесы, в которой вы так блистали. Его я не только поздравляю, но и испытываю к нему зависть, и это губительное чувство мне удастся победить, лишь написав для вас роль столь же великолепную, как его Екатерина. Вы улыбаетесь?
– Из чувства признательности за обещание вашей светлости
– Интересно, – продолжал Бэкингем, прищурив глаза и слегка улыбаясь, – вы говорите правду или считаете, что я хвастаюсь, и что выполнение этого обещания вне пределов моих возможностей? Признаюсь, что пока я не увидел вас на сцене, так оно и было. Но вы сделали это возможным, дорогая.
– Если так, то я и вправду достойна своей публики, – ответила она со смехом, как бы сводящим на нет цветистый комплимент.
– Так же, как я надеюсь оказаться достойным вас, – промолвил герцог.
– Автор пьесы всегда достоин своих лучших марионеток.
– Да, но он редко получает то, что заслужил.
– У тебя, Бакс, возможно, есть причины для подобных жалоб, – усмехнулся Этеридж. – А у меня – другое дело.
– Конечно, Джордж, – кивнул его светлость, возмущаясь тем, что его прервали. – Ты – редкое явление, так как всегда находишь лучшее, чем того заслуживаешь, а я нашел это только теперь. – И он бросил красноречивый взгляд на мисс Фаркуарсон, как бы объясняя свои слова.
Когда они наконец ушли, чувство радостного возбуждения покинуло девушку. Она не могла объяснить, почему, но одобрение герцога Бэкингема больше ее не волновало. Сильвия почти что желала, чтобы его и вовсе не было, поэтому когда дружелюбно улыбающийся Беттертон явился поздравить актрису с успехом, он застал ее печальной и задумчивой.
Этеридж, в свою очередь, нашел задумчивым герцога, когда они вдвоем ехали назад в Уоллингфорд- Хаус.
– Похоже, мое лекарство пришлось тебе по вкусу, – улыбаясь, заметил он. – При продолжительном приеме оно может даже отчасти вернуть тебе потерянную молодость.
– Меня интересует лишь то, – отозвался Бэкингем, – почему ты прописал это лекарство мне, а не себе.
– Я – воплощенное самопожертвование, – заявил Этеридж. – Кроме того, она не для меня, хотя я на десять лет тебя моложе, столь же красив и почти так же лишен щепетильности. Девушка слишком целомудренна, а с такими я никогда не умел справляться. Для этого требуется специальное обучение.
– Ну что ж, – заметил Бэкингем. – Тогда мне придется этим заняться.
И он приступил к делу со всем рвением человека, любящего обучение необычным предметам.
С тех пор герцог ежедневно присутствовал в ложе театра на Линкольнс-Инн-Филдс и ежедневно посылал мисс Фаркуарсон в знак восхищения цветы и конфеты. Он намеревался прибавить к ним драгоценности, но более разумный Этеридж удержал его от этого.
– Ne brusquez pas l'affaire note 50, – посоветовал он. – Ты испугаешь ее своей стремительностью и все испортишь. Такая победа требует долгого терпения.
Его светлость, вняв совету, принудил себя быть терпеливым и сдерживал свой пыл, соблюдая предельную осторожность во время ежедневных визитов, наносимых им мисс Фаркуарсон после спектакля. Герцог ограничивался выражением восхищения искусством актрисы, и если касался ее красоты и изящества, то лишь в связи с ее игрой, что как бы оправдывалось его намерением написать для нее роль.
Таким образом Бэкингем пытался усыпить бдительность девушки и отравить ее чувства сладостным ядом лести, обсуждая с ней пьесу, которую он собирался написать, и которая, по его словам, должна обессмертить и его, и ее, а следовательно, объединить их навеки. Это предложение духовной связи между двумя видами искусств, должной даровать жизнь будущей пьесе, казалось столь далеким от всего личного и материального, что мисс Фаркуарсон в итоге проглотила приманку, которой его светлость придал весьма привлекательную форму. Тема его пьесы, сообщил он, бессмертная история Лауры и Петрарки note 51, изложенная во всем блеске старой итальянской драмы. Приложив старания, герцог представил девушке набросок первого акта, не лишенный лирического очарования.
В конце недели Бэкингем заявил, что первый акт уже написан.
– Я трудился дни и ночи, побуждаемый вдохновением, которое внушили мне вы. Оно так велико, что я должен считать это сочинение скорее вашим, чем моим, особенно если вы отметите его печатью своего одобрения, – сказал герцог, словно речь шла о заранее решенном деле. – Когда вы позволите прочесть его вам?
– Быть может, лучше прочесть всю пьесу, когда ваша светлость закончит ее, – предположила девушка.
Судя по выражению лица, герцог был поражен ужасом.
– Закончу, не зная, обрела ли она форму, соответствующую вашим пожеланиям? – воскликнул он.
– Но дело не в моих пожеланиях, ваша светлость…
– Тогда в чем же? Разве я не пишу пьесу специально для вас, побуждаемый к этому вашим искусством? Могу ли я доводить ее до конца, терзаемый сомнениями, сочтете ли вы ее достойной вашего таланта? По- вашему, пьеса менее важна, чем одежда? Разве она не является одеянием для души? Нет, чтобы продолжать работу, мне требуется ваша помощь. Я должен знать, нравится ли вам первый акт, соответствует ли моя Лаура вашим дарованиям, и обсудить с вами дальнейший план пьесы. Поэтому я снова спрашиваю и во имя священного дела искусства умоляю не отказывать мне: когда вы выслушаете то, что я уже написал?
– Ну, коль скоро ваша светлость оказывает мне такую честь, то когда вам будет угодно.
Преклонение перед ее талантом, испытываемое человеком столь одаренным и занимающим такое высокое положение, бывшим на короткой ноге с королями и принцами, было настолько лестным, что подавило, по крайней мере, временно, последние потуги интуиции Сильвии Фаркуарсон, предупреждающей
