Днем и ночью хорошая погода (сборник)

табаком.

Фридрих: А вы свежей травой и рисовой пудрой! Осторожно, дорогая, кажется, это все же он…

Конрад действительно входит через дверь позади них и видит Фридриха и Анаэ в объятиях друг у друга. Вне себя от бешенства, он издает крик, похожий на собачий лай.

Конрад: Браво! Браво! Что я вижу?!

Анаэ: Что? Что вы говорите?

Конрад: Вы — в объятиях этого… этого…

Анаэ: Это мой муж! Я поправляла ему воротник.

Фридрих (торопливо): Правда-правда, она поправляла мне воротник — сзади поправляла. Видите, он задрался? (Подходит к Конраду, который внезапно бросает ему к ногам перчатку.)

Анаэ: Что вы делаете?

Конрад (с торжествующим видом): Я сходил к себе в комнату за парой перчаток и сейчас бросил одну из них вашему супругу! Вот!

Анаэ (подбирая перчатки): Они и правда очень поношены, вы правы, мой чахоточник, их пора выбросить… Но почему вы бросаете их моему мужу? Смотрите-ка, одна совсем порвалась…

Фридрих (торжественно): Анаэ, будьте добры, выйдите на минутку. Мне надо переговорить с нашим гостем.

Анаэ: Как вам угодно… Как вам угодно… Но только без глупостей, хорошо, Фридрих? Не забывайте, какой вы сильный. Конрад-то вон какой хилый… то есть я хочу сказать, хрупкий. А я посмотрю, что можно сделать с этими перчатками! (Выходит, одарив улыбкой обоих мужчин, которые на миг застывают на месте.)

Конрад: Ага! Ну вот, так-то лучше! А то ваше терпение, господин фон Комбург, чуть не свело меня с ума!

Фридрих отходит к окну и, стоя спиной, говорит медленно и очень тихо.

Фридрих: Это не терпение, а страх.

Конрад (изумленно): Что, простите?

Фридрих (чуть громче): Я в течение двух месяцев сносил ваши дерзости не потому, что терпелив, а потому, что боюсь. Я трус, господин фон Кликкенберг! Трус!

Конрад: Вы опять издеваетесь надо мной!

Фридрих: Что вы! Нисколько! Я и не думаю издеваться! Я не хочу драться с вами на дуэли, потому что, перед тем как вынуть шпагу или пистолет, меня будет так трясти, что я окажусь в смешном положении.

Молчание.

Конрад: Но если все действительно так, как вы осмелились признаться в этом мне?

Фридрих: Потому что это правда! И потому что вы никому не скажете! Во-первых, потому, что я считаю вас достаточно хорошо воспитаным, чтобы хранить доверенные вам секреты, а во- вторых, потому, что вам никто не поверит.

Конрад: Хорошо, мне не поверят. А кабан?.. А анархист?

Фридрих: Увидев кабана, я действительно упал в обморок и оказался между ним и Анаэ. Случайно! Счастливая случайность! Что же до анархиста, то он выпил лауданум, который вы подмешали в водку для меня.

Конрад (покраснев от смущения): Откуда вам это известно?

Фридрих: А я прятался под диваном. Я услышал, как вы вернулись за перчатками Анаэ, и спрятался. И все видел. Ну сами подумайте… Сколько времени я терплю вас в своем доме? И при каких обстоятельствах?

Конрад: А я-то думал, что лауданум пролился вместе с содержимым разбитых бутылок! Вы говорите мне правду? Нет… Фридрих, все же присядьте!

Фридрих: Н-н-н-нет! Я отлично себя чувствую! Я не болен! Я — трус!

Конрад: Какой ужас! Так что же, вы все время и всего боитесь?

Фридрих: Всего, что может меня поранить, убить, — да!

Конрад: Во время конных прогулок, на охоте, в тире, не знаю, где еще? Боитесь военных, воров, сумасшедших…

Фридрих: А еще мужей, которых я нечаянно обманул, и слишком пылких любовников моей жены!

Конрад: А она это знает? Анаэ знает это? Нет! Она не стала бы вас больше терпеть!.. Но тогда, скажите, Фридрих… Как вы живете? Ради кого, ради чего вы умрете? Вам же некого защищать. Кого вы любите?

Пауза. Фридрих возвращается к окну.

Фридрих (ровным голосом): Я люблю жизнь. И ничего больше. Можете отнять у меня мое состояние, друзей, моего дворецкого, мои земли, родину, любовницу — мне будет неприятно, но не настолько, чтобы я стал рисковать жизнью ради возвращения всего этого.

Конрад: Но это не называется любить. Мужчина должен уметь драться, чтобы защитить свои владения, своих близких…

Фридрих: Защитить свои владения? Да на что нужны гектары лесов и каменные дома, если я не смогу больше по ним гулять, жить в них? Что касается близких… Ради кого я должен оказаться в могиле, лишившись солнца, воздуха? Ради друзей, которые в любой момент могут меня предать? Ради женщин, которые в любой момент могут предпочесть мне другого? У меня ничего нет, Конрад, я ничем не владею. Впрочем, как и вы! Только вы этого не знаете. Что же до остального… Неужели из-за того, что кронпринц прочтет депешу от президента Франции, пребывая в дурном расположении духа, я должен буду оказаться лицом к лицу с моими ровесниками, у которых, как и у меня, не будет выбора, которые, как и я, не будут иметь к этому никакого отношения и у которых я должен буду отнять жизнь или смириться с тем, что они отнимут ее у меня? Неужели из-за того, что в моих объятиях застонала от наслаждения жена другого человека, в чьих объятиях она стонет каждую ночь, — неужели из-за этого я должен расстаться с жизнью? Для чего? Чтобы возбудить зависть или любопытство своего одногодки? Ради этого я должен позволить не в меру горячему жеребцу убить себя? Или сегодня: только из-за того, что вы слишком тихо вошли в комнату, или из-за того, что Анаэ из нежности поправила мне воротник, я должен позволить вам убить себя и при этом трястись, как заяц? Да ни за что! Я только что перечислил вам самые частые причины смерти в нашей среде: честь, родина, тщеславие, собственность. Нет уж, можете на меня не рассчитывать, господин фон Кликкенберг через три «К».

Конрад (презрительно): И вам не противно каждое утро смотреть на себя в зеркало?

Фридрих: Ничуть! Временами я очень даже себе нравлюсь!

Молчание. Конрад ходит взад-вперед по комнате, проходя мимо Фридриха, он останавливается.

Конрад (тихо, обращаясь к Фридриху): Трус! Жалкий трусишка!

Фридрих слушает его со скучающим видом, никак не реагируя.

Ладно! Что ж, все складывается как нельзя лучше, господин фон Комбург. Поскольку вы ничем не дорожите, я заберу у вас то из ваших имений, которое сам желал бы иметь! Я уеду с ней, увезу Анаэ в Пруссию. Она официально расстанется с вами, а потом мы поженимся. Договорились?

Фридрих отступает на шаг назад.

Фридрих: Надо еще, чтобы она сама этого захотела!

Конрад: Ну конечно! Ей больше не нравится жить одной, и, если сказать ей, что