вся эра, в которой мы живем, будет забыта, прежде чем вся эта работа закончится.
— Помните о корпорации.
— Я помню о корпорации. Но я не могу мыслить иначе, чем в общечеловеческих категориях.
— Тогда давайте подумаем в этих категориях, — мягко сказал Тревор. — Наступает такое время, когда жизнь, такая же, как и в вас или во мне, будет биться в мозгу, и в крови, и в теле человека, который станет совладельцем Вселенной. Будут триллионы и триллионы форм жизни, которые будут служить человеку. Будет богатство, не поддающееся исчислению. Будет знание, которое вы и я даже представить себе не можем.
Саттон спокойно сидел в своем кресле, опустив плечи.
— Вы являетесь единственным человеком, который стоит на нашем пути, — продолжал Тревор. — Вы — единственный человек, мешающий исполнению проекта, рассчитанного на миллионы лет.
— Вам нужна Судьба, — сказал Саттон. — Судьба — это не что-то, принадлежащее только мне.
— Вы всего лишь человеческое существо, Саттон. Вы — человек. Мы говорим с вами именно о людях, которые принадлежат к той же расе, что и вы.
— Судьба, — возразил Саттон, — принадлежит всем. Всем, кто живет. Не только человеку, но и всем формам жизни.
— Это совсем не обязательно, — сказал Тревор. — Вы являетесь единственным человеком, который знает об этом. Единственным человеком, который может сообщить этот факт остальным. Только вы можете сделать так, что это будет Судьба именно для человека, вместо того чтобы стать Судьбой всего, что ползает, прыгает, извивается, всего, что наделено жизнью.
Саттон на прореагировал.
— Достаточно одного вашего слова, — продолжал Тревор, — и все будет в порядке.
— Он не сработает, этот ваш план. Подумайте, ведь для его выполнения необходимы миллионы лет. А время, которое потребуется, чтобы пересечь Галактические пространства на имеющихся у вас кораблях? Хотя бы до ближайшей Галактики?
Тревор вздохнул:
— Вы забываете то, что я вам сказал об увеличении знаний. Два плюс два не равно четырем, мой дорогой друг. Это гораздо больше, чем четыре. В некоторых случаях в тысячи и тысячи раз больше, чем четыре.
Саттон покачал головой.
Но он знал, что Тревор прав. Знания и технология будут расти именно так, огромной пирамидой. Но даже если у человека будет достаточно времени, чтобы все это сделать, знание, полученное только в одной Галактике…
— Достаточно одного вашего слова, — повторил Тревор, — и война во времени будет прекращена. Одно слово — и безопасность человеческой расы будет гарантирована навечно, поскольку все, что нужно ей, — это знание, которое вы можете дать.
— Но это не будет правдой, — возразил Саттон.
— Это не имеет никакого значения, — буркнул Тревор.
— Но ведь нужна декларированная Судьба для того, чтобы выполнить ваш план, — сказал Саттон.
— Мы должны повести за собой всю человеческую расу, — настаивал Тревор. — У нас должно быть нечто значительное, что могло бы захватить ее воображение, чтобы все всерьез обратили на это внимание. А декларированная Судьба, ставящая своей целью покорение Вселенной, — это как раз то, что нам необходимо, чтобы эту задачу решить.
— Двадцать лет назад я, может быть, пошел бы с вами.
— А сейчас? — спросил Тревор.
Саттон пожал плечами.
— Сейчас нет. Сейчас я знаю больше, чем двадцать лет назад. Тогда я был человеческим существом, Тревор. Я не уверен, что в полной мере являюсь таковым сейчас.
— Я еще не упомянул о вознаграждении, — сказал Тревор. — Это само собой разумеется.
— Нет, спасибо. Мне хотелось бы пожить еще.
Тревор бросил бумажный шарик в чернильницу и промахнулся.
— Вы невнимательны, — поддел его Саттон. — Ваша точность сегодня ниже обычного уровня.
Тревор взял другой бумажный шарик.
— Хорошо, — зло проговорил он. — Продолжайте наслаждаться жизнью. Сейчас идет война, и мы победим в ней. Так драться очень трудно, но мы делаем все, что можем. Войны нет как таковой, нет внешних признаков войны, поскольку, как вы понимаете, Галактика пребывает в полном мире и спокойствии под управлением добрейших жителей Земли. Мы победим и без вас, Саттон, но с вами — это было бы проще.
— Вы собираетесь отпустить меня? — спросил Саттон с удивлением, в котором проскальзывала и насмешка.
— Конечно, — ответил Тревор. — Можете идти и биться головой о каменную стену еще какое-то время. В конце концов вам это надоест, и вы прекратите это занятие просто потому, что устанете. Тогда вы вернетесь и дадите нам то, что нам нужно.
Саттон поднялся с кресла. Он некоторое время стоял в нерешительности.
— Чего вы ждете? — спросил Тревор.
— Одна вещь меня очень удивила, — объяснил ему Саттон. — Книга как-то и где-то уже была написана. Моя книга — это факт. Как вы собираетесь изменить его? Ведь она существует уже почти пять столетий. Если я напишу ее так, как вы хотите, то это повлияет на весь ход человеческой истории.
Тревор рассмеялся:
— Мы уже все продумали. Скажем, так: через какое-то время, допустим, через несколько лет, будет найдена рукопись вашей книги. В ней несомненно признают подлинник: по некоторым характерным признакам, которые вы внесете в рукопись, когда напишете ее. Она будет найдена, опубликована и, более того, апробирована. Человеческая раса получит свою Судьбу. Мы объясним, что те неприятности, которые имели место в прошлом, служат неопровержимым доказательством того, что кто-то раньше пытался исказить рукопись. Даже ваши друзья — андроиды — будут вынуждены поверить в то, что мы им скажем.
— Умно, — согласился Саттон.
— Я тоже так думаю, — согласился Тревор.
41
У входа в здание его ждал человек. Он поднял руку в жесте, похожем на приветствие.
— Минуточку, мистер Саттон.
— Да, в чем дело?
— Некоторые из нас будут следить за вами, сэр. Таков приказ, вы знаете…
— Но…
— Мы ничего не имеем против вас лично, сэр. Мы не будем вам мешать. Только охранять вас, сэр.
— Охранять меня?
— Конечно, сэр. Существует банда, вы знаете. Банда Моргана. Мы не можем позволить, чтобы они вас уничтожили.
— Вы даже не представляете себе, — сказал Саттон, — как глубоко я ценю ваше участие.
— Не за что, сэр, — ответил человек. — Это часть нашей каждодневной работы. Я с удовольствием буду делать это. Не надо благодарностей.
Он отошел в сторону, и Саттон пошел вниз по ступенькам, а затем по усыпанной гравием дорожке, ведущей вдоль проспекта. Солнце уже клонилось к закату, и, повернувшись назад, он увидел строгие
