Она сказала, что изучала меня двадцать лет, — это, конечно, фальшь, потому что двадцать лет назад я отправился к 61 Лебедя, и ни для кого, ровным счетом ни для кого, на Земле я не представлял особого интереса. Просто шестеренка огромной машины. И до сих пор моя жизнь важна только для меня и для осуществления той великой идеи, о которой ни один человек на планете не может ничего знать, и даже если рукопись сфотографирована — это не имеет значения, так как прочесть ее никто не сумеет.
Она сказала “друг”, хотя знала, что Бентона заставили вызвать меня и убить, все-таки она позвала меня и назначила сражение за обедом.
Слова-то произносить легко. Но кроме слов существуют и другие вещи, которые не так легко исказить или же сделать правдоподобными — то, какими ее губы были под моими губами, нежность кончиков пальцев, скользящих вдоль моей щеки.
Он ткнул сигарету в пепельницу, поднялся и подошел к сундуку. Замок заржавел, ключ поворачивался с трудом, но в конце концов он открыл его и поднял крышку.
Сундук был наполовину заполнен аккуратно сложенными бумагами. Глядя на них, Саттон хмыкнул. У Бастера была душа методиста Хотя, если уж на то пошло, все роботы методичны. Такова их природа. Методичны и — что там еще Херкимер сказал? Упрямы — вот что. Методичны и упрямы.
Он присел на корточки около сундука, осмотрев его содержимое. Старке письма, аккуратно связанные в пачки. Его старая тетрадка времен колледжа. Связки скрепленных вместе документов, которые, вне всякого сомнения, устарели. Альбом с лежащими в беспорядке вырезками, которые не были приклеены. Наполовину заполненный другой альбом с дешевой коллекцией марок.
Он откинулся на пятки и стал любовно перевертывать страницы альбома для марок, чувствуя, как возвращается детство. Марки дешевые — у него не было денег купить получше… Марки кричащие — они его притягивали. Большинство в плачевном состоянии, но было время, когда они казались чудесными.
Мрачное сумасшествие, вспомнил он, продолжалось два года… самое большее — три. Он сидел над каталогами, заключал сделки, пачками покупал дешевые пакеты, научился странному жаргону этого хобби: перфорированные, неперфорированные, тени, водяные знаки, глубокая печать…
Ашер тихо улыбнулся, вспоминая то счастье. Были такие марки, которые он хотел, но никогда не мог купить, тогда он изучал их изображение до тех пор, пока не узнавал такую наизусть… Саттон поднял голову и уперся взглядом в стеку, пытаясь вспомнить, на что похожи некоторые из марок. Но воспоминания не приходили. То, что было когда-то самым важным для его памяти, было похоронено под более чем пятьюдесятью годами других, более важных дел.
Он отложил альбом в сторону и вновь принялся за сундук.
Еще тетради и письма Отдельные вырезки. Странно выглядевший здесь гаечный ключ. Хорошо обглоданная кость, которая, наверное, когда-то была собственностью и утешением какой-нибудь горячо любимой, а сейчас забытой семейной собаки.
“Мусор, — подумал Саттон, — Бастер мог сэкономить кучу времени, если бы просто сжег все это”.
Пара старых газет. Вымпел, объемистое письмо, которое никогда не было распечатано.
Саттон бросил его сверху на остальной мусор, вынутый из сундука, но потом помедлил, протянул руку и взял его.
Марка выглядела странно: во-первых, цвет.
Память затикала в мозгу, и он увидел эту марку снова, увидел так, как видел ее мальчишкой… не саму марку, конечно, а ее изображение в каталоге.
Он наклонился над письмом, и внезапно у него захватило дыхание. Марка стара и стоила… о господи, сколько же она стоила? Он попытался разобрать почтовый штемпель, но тот настолько выцвел от времени, что расплывался в его глазах.
Саттон медленно встал и отнес письмо к столу, наклонился над ним, разглядывая название города.
Бриджпорт, наверное, а БИС? Какое-то старое государство, может быть, какое-нибудь старое политическое подразделение, потерянное в тумане времени.
Июль, тысяча девятьсот восемьдесят какой-то год!
Шесть тысяч лет тому назад!
Рука Саттона задрожала.
Нераспечатанное письмо, отправленное шестьдесят веков назад!
Заброшенное в эту кучу мусора, лежащее бок о бок с обгрызенной костью и идиотским гаечным ключом.
Нераспечатанное письмо… и с маркой, которая одна стоит теперь целое состояние. Саттон снова прочитал штемпель. “Бриджпорт”… “Бис”… или “Вис”?.. “Июль” похоже на 22… “22 июля 198…”. Недостающая цифра года была слишком выцветшей, чтобы ее можно было разобрать. Может, только с хорошей лупой это удалось бы сделать.
Адрес, сильно поблекший, но еще читаемый, гласил:
Так значит, этот “Вис” означает — Висконсин.
А фамилия — Саттон.
Что сказал этот андроид-юрист от Бастера?
Полный сундук фамильных бумаг.
“Надо будет заглянуть в историческую географию, — подумал Саттон. — Надо будет найти, где был этот Висконсин. Но Джон К. Саттон? Это совсем другое дело. Это просто еще один Саттон. Тот, кто стал пылью на все эти годы. Человек, который иногда забывал вскрывать свою почту”.
Ашер перевернул письмо и посмотрел клапан. Клей рассыпался от старости, и, когда он провел ногтем вдоль одного угла, клейкое вещество высыпалось порошком. Бумага, как он заметил, стала хрупкой, и с ней надо было обращаться осторожно.
“Полный сундук фамильных бумаг”, сказал андроид, когда зашел в его комнату и очень проворно уселся на краешек кресла, положив папку точно на середину стола.
А на самом деле это был полный сундук мусора. Кости, гаечные ключи, скрепки да вырезки. Старые тетради, письма, да вот еще какое-то письмо, запечатанное шесть тысяч лет назад и никогда не открывавшееся.
Знает ли Бастер о письме? Но спрашивая себя об этом, Саттон чувствовал, что Бастер знает.
И робот старался спрятать его, весьма в этом преуспев. Он забросил его сюда вместе со всякой всячиной, хорошо зная, что его найдут, но найдет только тот человек, для которого оно было предназначено. Потому что сундук был сделан так, чтобы казаться неинтересным. Он был стар и потрепан, и ключ торчал в замке, и вид его как бы говорил: во мне ничего нет, но если угодно потратить время, что ж, давай, смотри. И даже если бы кто-то и посмотрел, ему этот хлам показался бы тем, чем был, — никчемной грудой изношенных сантиментов… за одним исключением.
Задумавшись, Саттон протянул палец и постучал по объемистому пакету письма, лежащему на столе…
Джон К.Саттон, предок, живший шесть тысяч лет назад. Его кровь бежит в моих жилах, хоть и сильно разбавленная. Но он был человек, который жил, дышал и умер, который видел рассвет над земными висконсинскими холмами… если, конечно, в Висконсине, где он жил, были холмы.
Он чувствовал жару лета и дрожал от холода зимы. Читал газеты и разговаривал о политике с
