наколоть на бумажку, вера-то тоже могла быть не более чем слова, в точности, как судьба сегодня. Но миллионы людей за тысячи лет сделали ее подлинной силой, вещью, которую можно определить в себе. Вещью, которой можно жить.
— Но предчувствие и счастье, — запротестовал Саттон, — это же не просто случайности!
— Они могут быть проблесками судьбы, — согласился доктор Рэйвен, — едва видимыми вспышками. Предвестниками широкого потока режима случайностей. Узнать, конечно, нельзя. Человек может быть невосприимчивым ко множеству вещей до тех пор, пока у него нет фактов. Поворотные пункты в истории зависят от предвидений. Вдохновенная вера в собственные способности меняла течение событий много больше раз, чем это можно себе представить.
Он поднялся, подошел к книжному шкафу, постоял с откинутой назад головой.
— Где-то, — сказал он, — если смогу ее найти, здесь есть одна книга.
Он поискал, но не нашел.
— Неважно. Я наткнусь на нее попозже, если ты все еще будешь заинтересован. В ней рассказано о старом африканском племени со странной верой. Они верили, что душа или сознание или “эго” (по латыни), или как бы вы ни называли ее, у каждого человека имеет партнера, двойника на какой-то отдаленной планете. Если я правильно помню, они даже знали ее и могли указать на вечернем небе.
Он отвернулся от шкафа и пристально посмотрел на Саттона.
— Вот это и может быть судьбой. — Рэйвен немного помолчал. — Ты знаешь, может быть, и даже очень.
Он пересек комнату и встал перед холодным камином: руки сцеплены за спиной, серебряная голова отклонена в сторону.
— Почему ты так интересуешься судьбой? — спросил он.
— Потому что я нашел судьбу, — ответил Саттон.
Лицо на экране было в маске, и Адамс с холодным гневом сказал:
— Я не принимаю вызовов в маске.
— А этот вы примите, — возразил голос из-под маски, — я тот человек, с которым вы говорили на патио. Помните?
— Вызвали меня из будущего, я полагаю? — поинтересовался Адамс.
— Нет, я пока еще в вашем времени и наблюдаю за вами.
— За Саттоном тоже наблюдали? — не удержался Адамс.
Голова в маске кивнула.
— Вы его уже видели. Что вы думаете?
— Он что-то скрывает, — ответил Адамс, — и он не совсем человек.
— Вы собираетесь его убрать?
— Нет, — сказал Адамс, — я этого не хочу. Он знает что-то, что должен знать я, что должны знать все мы. А убийством мы этого от него не добьемся.
— Тому, что он знает, — резко возразил голос из-под маски, — лучше умереть вместе с тем, кто знает это.
— Возможно, — предположил Адамс, — мы могли бы прийти к соглашению и взаимопониманию, если бы вы сказали мне, что все это такое.
— Я не могу сказать этого вам, Адамс. Хотел бы, но не имею права раскрывать будущее.
— А до тех пор, пока вы этого не сделаете, — огрызнулся Адамс, — я не позволю вам менять прошлое.
А сам он думал:
“Этот человек испуган. Он может убить, когда захочет, но боится это сделать. Саттон должен быть убит человеком его собственного времени… буквально должен быть, потому что время может не стерпеть продления насилия от одной скобки до другой”.
— Между прочим, — услышал он голос человека из будущего.
— Да? — спросил Адамс.
— Я собираюсь спросить вас, как дела на Альдебаране XII?
Адамс окаменел в своем кресле. В нем забушевал гнев.
— Если бы не Саттон, — произнес человек в маске, — происшествия на Альдебаране ХХII не случилось бы.
— Но Саттон тогда еще даже не вернулся, — снова огрызнулся Адамс. — Он еще не появлялся…
Его голос затих, потому что он кое-что вспомнил. Имя на титульном листке… “Ашер Саттон”.
— Слушайте, — взмолился Адамс, — ради всего святого! Скажите мне, если у вас действительно есть что мне сказать.
— Вы хотите сказать, что пока не догадываетесь, чем это может обернуться?
Адамс покачал головой.
— Это война, — произнес голос.
— Но там никакой войны нет.
— Не в ваше время, а в другое.
— Но как…
— Помните Майкельсона?
— Человека, который на секунду ушел во время?
Голова в маске кивнула, и экран опустел. Адамс сидел, чувствуя, как холодок бежит по его телу.
Зуммер опять замурлыкал, и он механически передвинул рычажок. На экране был Нельсон.
— Саттон только что вышел из университета, — доложил Нельсон. — Он провел час с доктором Горацио Рэйвеном. Доктор Рэйвен, если вы помните, профессор сравнительной религии.
— О, — воскликнул Адамс. — Так вот что это такое!
Он постучал пальцем по столу, наполовину раздраженный, наполовину испуганный.
“Было бы позором убрать такого человека, как Саттон, — подумал он, — но это было бы лучше всего. Да, это могло быть только к лучшему”.
Кларк сказал, что он умирал, а Кларк — инженер. Кларк составил таблицу, и в этой таблице была смерть, моя смерть, думал Саттон. Математика предсказала, что определенные деформации и давления превращают человеческое тело в желе. И Андерсен сказал, что он не человек. А откуда Андерсену это знать?
Дорога впереди изгибалась серебристой полосой, сияя в лунном свете, и звуки и запахи ночи лежали на всей земле. Острый чистый запах растущей зелени, таинственный задах воды. Ручей бежал по болоту, которое было справа, и Саттон из-за руля мельком увидел на повороте сверкнувшие отблески неспокойной воды, освещенные желтой луной. Кваканье лягушек создавало пелену феерического звука, который льнул к холмам, а светлячки покачивали фонариками, сигналившими из темноты.
— И откуда Андерсену знать? Откуда? — вновь спросил себя Саттон, — если он меня не обследовал? Если он не был тем, кто старался проникнуть в мой мозг после того, как меня вырубили, когда я вошел в комнату.
Адамс сбросил свои карты, а он никогда этого не делал, если только не хотел, чтобы это видели. Если, конечно, у него в руках нет козырного туза. Он хотел, чтобы я знал, — сказал себе Саттон. — Он не мог прямо сказать мне, что я уже у него на лентах и пленках, что он оснастил мою комнату всем этим снаряжением.
