— Поднимитесь на ростры, слева по борту, вторая каюта.
Но если бы он не показал мне рукой, куда идти, то слово «ростры» для меня значило бы столько же, как, скажем, речь Горация против Куриациев на латинском языке. Все эти термины я узнал позже, а пока я потащил свой чемодан по деревянным ступеням железного трапа. Ступени обязательно должны быть деревянными, по железным можно соскользнуть, а море требует предусмотрительности.
Я постучал, вошел, поставил чемодан и, поздоровавшись, положил на стол запечатанный пакет из кадров.
В довольно простой каюте, где стоял письменный стол, сидело два человека, один в морской форме, лет сорока восьми — пятидесяти, с седеющей крупной головой, второй моложе, лет тридцати двух, в штатском. Лицо его, белое, с нежной кожей, сразу отделяло его от моряков. Этот второй, вероятно, жил в городе и много времени проводил в помещениях. Между тем, пока замполит, а это был старший, рассматривал содержимое пакета, молодой очень бесцеремонно и пристально рассматривал меня, как будто я был неким экспонатом или фокусником, которого он хотел поймать на ловкости рук.
Я не терплю, когда меня так нагло рассматривают, и поэтому еще более бесцеремонно начал разглядывать его, а это делается так. Нацеливаешься, как из снайперской винтовки, допустим, на левую бровь, и начинаешь изучать: считаешь волосики, замечаешь шрамик посередине… И молодой быстро опустил глаза.
В это время замполит отложил бумагу и кивнул на какой-то зачехленный предмет у стола:
— Садись. Я знал о твоем появлении на судне, знают об этом и капитан и стармех. Мы все считаем, что лучше, если ты начнешь с машины, но можешь начинать и с палубы, это дело твое.
— Нет, — вмешался молодой, — в машине он приобретет профессию, а это для него самое главное.
— Ему виднее, что для него главное, — пренебрежительно прервал замполит и повернулся ко мне. — Насчет стихии, штормов, морского товарищества я говорить не буду. Но люди везде люди, у людей — свои недостатки, свои преимущества. Надо проявлять терпимость и сдерживаться.
Через полчаса, когда я получил спецуру: черные х/б брюки и куртку, ко мне в каюту вошел вахтенный, тот, с повязкой.
— Кем?
— Угольщиком, — ответил я.
Он недоверчиво усмехнулся и поглядел на мою шапку и меховые перчатки:
— А я думал, вторым штурманом или механиком.
— Ну да, хорош штурман, — криво улыбнулся я, — я в море-то сейчас пойду впервые…
Вахтенный сел и вытащил сигарету.
— А что заставило?
Я развел руками: бывают причины.
— А сам-то кто по профессии? — настаивал он. — Небось, по бумажным делам?
— Ну, от бумажек я дальше тебя, — засмеялся я. — На платежных-то, небось, расписываешься? Ну и вообще не все сразу, а то, как следователь: что, почему, зачем.
— Это верно, — тут же согласился он. — Дело, вишь, в том, что в угольщиках кто ходит? Или пацаны, или ежели какой штрафник. А ты тут приходишь этаким джентльменом в годах… И кем? Угольщиком.
В это время почти вместе вошли три кочегара или, как звали на угольном флоте, файерманы — люди огня.
Один сухощавый и жилистый дед, не менее пятидесяти пяти, в пальто с серым каракулем и такой же шапке. Ни дать ни взять какой-нибудь мастер цеховой. И очки в кармане пиджака. Зато другой, приземистый и широкий, как шкаф, с круглой добродушной рожей, в морском бушлате и лихой мичманке набекрень, показался мне настоящим морским волком. Третий, мужичонка лет сорока, был каким-то неприметным и серым. Звали его Антоном. И он, как потом я узнал, не пользовался популярностью в команде за стонотность. Он делал свое дело, как все, но все время стонал, жаловался, опять стонал и был недоволен всем, в том числе и своим собственным существованием.
Я вспомнил, что в чемодане у меня лежат две бутылки коньяка и, воспользовавшись паузой в разговоре, выставил их на стол.
— Во дает, — ухмыльнулся вахтенный.
— А вот закусить-то… — я беспомощно оглянулся по сторонам.
— Это я обеспечу, — кинулся вахтенный и уже через минуту поставил на стол целый противень жареной трески. Потом молодой кочегар скинул свою мичманку, порылся где-то в углу и поставил на стол банку икры, пояснив для меня, что это икра зубатки.
Пили по очереди из двух стаканов, в которые накрепко въелся неотмываемый налет крепкого чая.
— Я не пью ни грамма, — сразу же определился я. — Ни с кем и никогда.
— А зачем коньяк на судно притащил? — подозрительно сверкнув бусинками глаз, спросил кочегар Вова-Шкаф, так я его окрестил про себя.
Я засмеялся:
— Хотел капитану поставить, чтоб он мне работенку как?ю-нибудь непыльную дал.
Вахтенный, прерывая меня, поднял руку:
— Наш новый угольщик, у тебя в вахте, Архипыч.
Старик спокойно кивнул головой и закусил коньяк целой ложкой икры. Была она бледно-красного цвета, а икринки по величине чуть больше, чем у черной зернистой. Ну, а что такое зубатка, это я узнал потом, такая длинная и зубастая рыбина, пятнистая, как леопард.
— Непыльной работы у нас нет, — вмешался Антон, — работа у нас каторжная, и все мы здесь каторжники.
— А ты что, приговоренный, что ли? — оборвал его Архипыч. — И что только маешься? Ехал бы к своей Авдотье на Брянщину, и баста.
— Ты что, из штрафников? — подозрительно сощурился Володя-Шкаф.
Я кивнул. Мне, в общем-то, был симпатичен этот парень, да и все эти люди.
— На пиратском судне, у одноногого Джона Сильвера в моря ходил…
Но тут вмешался Архипыч:
— Ты что привязался к нему, что да кто? Тебе сказано, угольщик у нас, вот и все!
Архипыч пользовался на судне большим уважением, и Володя сразу смутился:
— Я что, я ничего… — и тут же протянул мне короткопалую руку с въевшейся угольной пылью.
— Когда надо будет или когда человек захочет, он сам все расскажет, — докончил Архипыч. — А что не пьет, это тоже хорошо.
— Ну, спасибо, брат, — выпив сто пятьдесят граммов коньяка, сказал добродушный улыбчивый парень. — Мне уж и на вахту пора, кэп прибыл, скоро отход.
Когда он вышел, Архипыч кивнул вслед:
— Саня Колесников, второй штурман, классный морячина. И капитан у нас знаменитый, у него все деды и прадеды моряками были. С ним всегда с рыбой будем.
Судно наполнялось людьми. В это время меня позвал замполит и повел в капитанскую каюту.
Передо мной сидел среднего роста, плотный и почти лысый человек с красным обветренным лицом и внимательными серыми глазами. Он выслушал замполита, который представил меня и, отодвинув в сторону пакет из кадров, перевел взгляд с меня на замполита, а потом, насмешливо пожав плечами, проговорил:
— А мне наговорили бог знает что. Значит, решил в море пойти? Ну, что ж, хуже не будет. Ты в море- то ходил ранее? Сначала море будет бить, но ты не сдавайся и оморячишься.
— А сколько времени привыкать-то? — спросил я.
— Этого, парень, никто не знает. Есть такие, которых море не бьет вообще. Вот, к примеру, Гончаров, писатель. В жизни моря не видел, и сразу в кругосветку. Его море не тронуло. Или наоборот: Нельсон, адмирал, а море его так до смерти и било. — Он помолчал немного и добавил: — Кого как. С кем на вахту-то поставили? — спросил он замполита.
— С Архилычем, — однозначно ответил тот.
