помылся. По пояс. Бриться нечем. Ладно… Стрельнул у дневального маслица и обслужил кынжал. Такая сталь ржавеет – оглянуться не успеешь. Особенно, почему-то, после крови… Недолго полюбовавшись трещинами на потолке, отрубаюсь. Устал.
Просыпаюсь от тормошения. Ещё светло. Тот же старлей сообщает, что прилетает какое-то начальство – возводит очи горе, что, видимо, должно означать 'с самого верха' – и мне приказано отправиться в штаб фронта, поскольку высокие гости могут возжелать на предмет поговорить. Почему-то именно меня. Без Жидова. Из-за этого, наверное…. Гейдриха, будь он неладен. Впрочем – машина у выхода.
Действительно. Не машина, а целый автобус. Точнее, автобусик. Вроде школьного штатовского, только не жёлтый, а вовсю зелёный. Как тот клён. Когда только не опавший. Рассаживаемся, и рыдван со скрипом отправляется в путь. Старлей молчит. Я тоже. Напрягает. С детства начальства не люблю. Впоследствии. Тоже не полюбил. Так и. Осматриваюсь. На аэродроме суета. Только что сел не то ПС-84, не то, реально, 'дакота', с капитальным таким эскортом 'ишаков', аж штук шесть, кажись. На выезде разминулись с легковушками. Явные иномарки, как в моё время сказали бы. Наверное, то самое верхнее начальство. Встречать и везти.
Сначала идут деревенские дома, но как-то чувствуется, что город. Ну, пригород… Народа на улице почти нет, патрули, заставы с ополченцами, судя по виду. Внешнему. Проехали пару разрушенных домов, один ещё и горящий. Бомбили, однако. Летний ещё не вечер нисколько не убавляет мрачности зрелищу.
Потом подъехали к вдрызг разъежженым дорогам, ведущим в лес, чуток углубились в пущу и остановились у шлагбаума. Старлей долго ругался с цыриками возле него, потом один куда-то сбегал, пришёл весь из себя замотанный полкаш, ругались уже с ним. Штаб, похоже, начинался прямо отсюда. Землянки, палатки, кое-где развернулись прямо у машин, все бегают, суетятся, даже отсюда заметно полное отсутствие и видимости порядка. Наконец, до чего-то договорились, автобус развернулся и двинулся, как положено в армии при кошмарном бардаке, в сторону, сугубо противоположную первоначальной. По пути опять разминулись с кортежем – пара легковушек, грузовик с охраной, пулемётный броневичок. Видимо, опять то самое большое начальство. Прибыло. К месту. Мы же свернули на довольно приличную, по нынешним временам, дорогу. Ведущую к авиамоторному, как выяснилось, заводу. Там у них типа гостевого домика. На самом заводе, издали видно, суета. Оборудование вывозят. Штаб фронта немцы пробовали уже бомбить, а до завода, как выяснилось, руки не доходят. Крылья, то есть. Пока. От вдруг разговорившегося старлея успели услышать, что здесь уже и Шапошников, и Ворошилов,[191] а тут и ещё кого-то на кой-то какого-то сюда же принесло, генералов, наверное, немецких смотреть – к удаче, небось, каждый примазаться рад, а как дерьмо расхлёбывать, так всё самим, самим – пжалте.
Сначала ужин, и на этот раз реально милая девушка капитально обслужила ещё сонного меня почти шикарным, по нынешним-то временам, ужином. Даже чай с сахаром и печенье к нему. Начальство во все времена неплохо устраивалось. По ходу естественно блондинистая дюймовочка забавным местным говорком гордо сообщает, что и военачальники наши – а как же – тоже здесь ошиваются, 'с ба-а-альшими звёздами, и даже самого Климент Ефремовича видела вот этими самыми своими глазами, лопни они, если вру'. Ничего себе, кворум собрали. Бедный Дима. В смысле, Павлов.[192]
Я, конечно, галантно отмечаю, что такие глаза следует беречь, как ценное достояние республики и народа в целом. За что удостоен кокетливого взгляда, улыбки, лёгкого подзатыльника, лимона на блюдечке и добавки печенья. Милая девочка. Тинейджер, впрочем, только на первый взгляд. Вполне уже взрослая, и, насколько могу судить по взгляду, без некоторого опыта. Впрочем, и явно не без желания продолжить приобретение нового. Но сегодня – такой день, ах, такой день – занята буду допоздна и определённо не освобожусь – а вы надолго к нам? — Увы… Кстати, меня Костя зовут, с детства, представляете? — А меня Света… — О, моё любимое женское имя. Но, может, попозже? Часа через два? — Может быть… И омут фиолетовый из-под природно длиннющих ресниц… А если женщина говорит 'может быть'…[193] Особенно когда ТАК говорит…
Добравшись до койки в выделенном мне номере, разнообразия ради, деревянной, почти стильной, с хорошим матрацем и единственной в помещении, решаю проснуться часа через три, и вырубаюсь напрочь. Проснулся от шумной возни в коридоре…
День седьмой
Проснулся от шумной возни в коридоре. Какой-то нетрезво возмущённый гнусный такой басовитый матерок и женские всхлипы. Ненавижу, когда женщины плачут. Особенно если из-за скотства. Мужского. Тем более с тех пор, как… Крышу, короче, мгновенно сносит. Напрочь.
В общем, осознал себя лишь стоящим в коридоре этого самого домика. Над телом. Едва успел заметить мелькнувшую в отражении дверного стекла фигурку убегающей Светы. Смутным силуэтом. В ужасе наклонившись к скорчившейся клубочком тушке, облегчённо вздыхаю. Сволочь жива. Морда искажена запредельной болью, зенки повылезали из орбит, из широко открытого рта изредка слышится шипенье. Похоже, слияние с Костиком несколько смягчило… обычную мою реакцию. Для такого рода случаев. Однако с женщинами у этого теперь проблем не будет. Возможно, никогда. И папой вряд ли получится. Стать. Разве что чьи-нибудь чужие пришьют…
По лестнице вверх торопливые шаги. Много, сапоги. Дверь распахивается, смурной пехотный старлей с ТТхой в правой, довольно рослый, с узким жестким лицом, за ним проглядывают фигуры с ППД. Тут я тормознул, реально… Что делать? В принципе, положить этих, в тесноте – почему бы и нет, потом – ищите ветра в поле… лобковую вошь в бардаке… Но – убивать же придётся. Реально своих!?
У старлея же никаких рефлексий не наблюдается. Автоматом перешагнув тушку, с заслуживающей лучшего применения шустростью пытается угостить меня рукоятью ТТ в темечко, голову я, конечно, убрал, но по плечу и шее досталось, тут же с левой в грудаху, массой легко завалил, мы-то маленькие, а этот вон какой лосяра вымахал, опять же, быстрый, тренированный, натасканный… Нет, будь он фашист какой, так тут же ему и карачун бы настал, а так… что на ринге, что на татами, что таким вот Макаром – не пара я ему, элементарно, весовые категории разные.
Ну, попинали меня чуток. Сапогами. Нормально. Это тоже тренировал, да и опыт есть. Случай, он ведь реально разный бывает, и не всё коту масленица. Главное – голову и кисти рук сберечь. Спиной с почками как-то к стенке, благо, коридор неширокий, локти к подреберьям, мошонку в ладони, ладони между ног зажать, голову в плечи, далее расслабиться и получать удовольствие…
Потом связали – запястья и в локтях тоже. Моим же ремнём. Шустро и умело, но без изысков. Особых. И напрячься успел, и запястные суставы хитро изогнуть-расположить. Учили-с. И этому тоже. Спустили по лестнице, только что не пинками, потом на улицу, буквально метров полста, зашли в строеньице рядом, склад, наверное, был, или ещё что-то в этом роде, слабо освещённый изнутри проём двери, пяток ступеней вниз, матюги, по коридору, опять дверь, лечу – мягкой посадки… На бетонный пол. Дверь скрипит, замок клацает, шаги на выход, но не все, чувствую. Кто-то остался. У двери. Сторожить.
Сначала осмотрелся. Темно, только сквозь щели по периметру двери и замочную скважину свет. Едва пробивается. Холодно. Пол бетонный. Пахнет сыростью и мочой. Один. Руки-ноги целы, голова в порядке, даже по почкам особо не досталось. Запястья за спиной, но освободиться – минутное дело. Ремень по локтям вообще анекдот. Надо как-то мотать отсюдова. Расстреляют ведь, это ж как два пальца по нынешним временам. Насколько помню, рукоприкладство у нас в армии всегда запрещалось, но всегда же и применялось достаточно широко. Но здесь категорически только в одном направлении – от высшего к низшим. В российской же армии до фига что так, что эдак. В ВДВ, рассказывали, раньше вообще на этом всё держалось. Деды молотили цырей, дедов вразумляли контрабасы, конрабасов аборты равняли. Лейтёхи, то бишь. А что делать, если на губу сажать себе дороже. Я, впрочем, этого уже не застал. В карантине только, но так… Другим доставалось. Особо борзым в основном, если честно. Знакомый, опять же, саджентом
