Христос! – переводя еврейское слово на эллинский, вторили им прозелиты[8] .
Иисус поднял глаза, обвел измученным взором легионеров, священников, кричащих людей… покачнулся… Если бы не грубая помощь римского воина, Он наверняка бы упал, придавленный тяжестью креста.
- Вот и вся его сила! – послышался чей-то язвительный возглас. – Рака![9]
Жующий старик с криком: «Правильно, что на крест – на такого и камень тратить жалко!» бросил в Иисуса огрызок сушеной смоквы. В шествие полетели черепки битых кувшинов, кости, палки… Самые отчаянные иудеи, дрожа от ярости, старались дотянуться посохами хотя бы до края креста, который, теряя последние силы, нес Иисус.
- Центурия! – обнажая меч, прорычал Лонгин. – К бою!
Легионеры с готовностью выставили перед собой копья. Успевшие получить предназначавшиеся Иисусу плевки и удары не преминули воспользоваться случаем, чтобы больнее отомстить обидчикам.
Иудеи, давя друг друга, хлынули назад.
- Да что это делается?! – хватая сына, заметался в поисках безопасного места антиохиец.
Лишь прислоняясь к стене не так облепленного иудеями дома, они, наконец, смогли отдышаться. Крепко обнимая Теофила, мужчина скользил расширенными глазами по обезумевшим людям: какое тут старшего найти – младшего бы не потерять!
Медленно, словно в тягучем сне, прошла мимо них центурия. В просветах между идущими воинами были видны три, несущие кресты, фигуры. Два бунтовщика еще кое-как плелись, согнувшись в три погибели. Зато Иисус… Он все ниже и ниже клонился под тяжестью креста. И крест этот был похож на тень огромного орла – священной птицы главного бога язычников – распростершего крылья над своей жертвой.
Позади центурии шли плачущие женщины и простолюдины. Антиохийцы пристроились к ним. Здесь уже не ругали Иисуса. Наоборот, называя пророком, Мессией – жалели. Апамей, невольно расположившись к ним, стал расспрашивать о старшем сыне.
- Смотрите! – вдруг пронзительно закричал кто-то. – Крест!..
Апамей посмотрел вперед и вместо трех крестов увидел лишь два.
- Эй, кто-нибудь, посмотрите, что там случилось! – взмолился пожилой ремесленник, один из тех, кто просил Иисуса доказать, что он – Мессия.
Самый расторопный из мальчишек бросился к ближайшему дому, ловко взобрался по щербатой кладке на крышу.
- Упал! – сложив ладони рупором, сообщил он. – Книжники обступили центуриона! Тот остановил бедняка с мотыгой, приказывает ему что-то… Ага! Поднять и понести за Учителя крест!
- А что сам Учитель?
- Встал! Говорит… Да тихо, вы! – мальчишка замахал рукою на женщин.
- Что Он сказал? Что?! – заволновались люди, и вскоре, по живой цепочке, из уст в уста понеслось:
- Говорит, не плачьте, дочери иерусалимские, обо мне! О себе плачьте. О детях ваших!
При этих словах женщины подняли такой душераздирающий вой, что Апамею пришлось, как раньше, знаками объяснять сыну, что сказал Иисус.
Шествие снова тронулось в путь. Воины пошли намного быстрее, и сразу стало заметно, как устал Теофил.
Когда они вышли из города, люди уже облепили голое, без единого деревца возвышение у дороги, рядом со старой крепостной стеной.
Центурия, рассыпавшись цепью, красной полосой окаймляла место казни. На самой макушке горы – Теофил до боли вцепился в локоть отца – высились три креста с распятыми...»
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
