увидев голодного и холодного котенка, остановится, скажет «ах, бедненький», и, поколебавшись, пойдет дальше, потому что ему некогда. Ему будет немного стыдно, что он не помог слабому существу, но это быстро проходит. Так какое прозвище ты выбрала бы для себя?
Я пожала плечами.
– Ну, хорошо, выбери персонаж из древнегреческой мифологии, наиболее описывающий лично тебя.
– Я не знаю…
– Ты скромничаешь, Мэй. Даже для такой невзрачной личности как ты (заметь, это ты считаешь так, а не я) можно найти подходящего героя. Греческая мифология тем и универсальна, что любая жизненная ситуация уже там описана. Надо только уметь проводить параллели.
– Да пошел ты, – меня больше задело не то, что он назвал меня невзрачной личностью, а то, что он угадал мое мнение о себе самой. И как это у него получается? Он что, мысли умеет читать?
– Да, ладно, не обижайся. Тебя злит, что я тебя насквозь вижу. Ну хорошо, я тебе сам найду твоего героя, точнее героиню. Что ты скажешь о Персефоне?
– Персефона? Прекрасная девушка, в которую влюбился сам Аид, бог смерти и ужаса, доказательство того, что любовь побеждает даже смерть. Ты льстишь мне, Сол.
Сол рассмеялся
– Браво, Мэй! Только что, ты считала себя невзрачной личностью, а через секунду уже надеешься, что тебя можно сравнить с неотразимой богиней. Вот она женская непоследовательность. На Персефону можно посмотреть и с другой стороны. Персонаж, не решающий свою судьбу. Чтобы Аид вернулся к своим прямым обязанностям и люди продолжали умирать, боги продали ее в рабство, не считаясь абсолютно с ее желаниями. Мы о ней ничего не знаем, кроме того что она была прекрасна, качество не описывающее ее как личность. Но ее личность не имеет никакого значения, потому что она беспрекословно подчинилась воли богам и теперь вынуждена проводить свою жизнь в самом мрачном и печальном месте, рядом с самым отвратительным богом. Человек, беспрекословно подчиняющийся обстоятельствам – не интересен, поэтому она – только жена Аида и ничего более.
– Значит, ты считаешь, что я не решаю свою судьбу ! – воскликнула я
– Так точно. Ты подчиняешься обстоятельствам, потому что так легче всего. Легче всего утверждать, что ничего тебя не касается. Персефона, наверное, тоже так говорила, чтобы не сойти с ума в царстве теней.
– Это не твое дело, – пробормотала я.
– Но Персефона каждый год на короткий срок возвращалась к жизни. А ты Мэй, когда ты живешь?
– Я не знаю, о чем ты говоришь
– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю
– И как это связано с пропуском во дворец? – осведомился Черный Ангел.
– В своем воззвании к Прометею, папа говорит: верни Персефону ее отцу, Кефею. Согласно древнегреческому мифу, Кефей – отец, теряющий дочь. Он и был изображен безутешным стариком, рядом с прикованной к скале дочкой, которую вот?вот сожрет огромный дракон. Дальше. Месяц весны – май – моё имя на английском языке. Строфы про бабочку… Кроме того, что это перефраз моего любимого хокку про сон или явь, это ещё и прямой вопрос: жива или мертва. Ведь именно это интересует большего всего на свете несчастного отца. Эта загадка про меня, значит правильный ответ – Мэй.
– Мы это проверим, – мой собеседник дотронулся до Ключа, что?то пробормотал и снова уставился на меня. – Все ваши логические построения достаточно сложны. Как вы думаете, кто?то кроме вас способен разгадать эти загадки?
– Вы хотите узнать, по зубам ли они Нортону? Определенно. Во?первых, Сол – блестящий эрудит в области античной мифологии. Папа мог в этом убедиться, прослушав записи наших с Солом бесед в больнице. Во?вторых, Сол – чертовски умен, и мой отец знает это, потому что Сол был его студентом. Ну а в?третьих, скорее всего папа надеялся, что позарившись на тайну Зевса и услуги самого Истона Линда, Прометей расшибется в лепёшку, но найдет пропавшую дочку и заодно воспользуется её помощью в деле паролей. Отсюда и нелицеприятные эпитеты в адрес Прометея. Лучший способ заставить оппонента принять вызов – это прилюдно оскорбить его.
– Хорошо. Давайте вернемся к тому времени, когда Сол был заключенным в психиатрической лечебнице. Вы провели в тесном общении с ним около 2.5 лет. Что он рассказывал вам о себе? Нас чрезвычайно интересует, все, что касается движения Лиэй, его активистов, его целей. Какие планы на будущее были у Нортона? Что он собирался делать после освобождения?
– Он никогда не говорил о себе. Вы это легко можете проверить, есть записи наших бесед.
– Ничего нет. Его дело исчезло из базы данных.
Еще один удар
– Пожалуйста, вы должны мне верить. Его интересовали исключительно мои воспоминания. Мне кажется, такие разговоры просто успокаивали его больное воображение.
– Неубедительно, – отрезал Ангел. – Кстати, мне только что сообщили, что вы правильно назвали пароли
– Вот видите, я готова сотрудничать с вами и…
– Но, – перебил меня следователь. – Во дворце нет никаких ссылок на внешние адреса.
– И что это значит? – с замиранием сердца спросила я.
– Для вас это значит, что клетки с кроликом там нет. А это, в свою очередь означает, что нет выхода на красный офис. Мы опять в тупике. А может, этот дневник – просто хитроумная провокация? Посудите сами: Нортон не мог сам зайти в сеть, потому что его единственный Ключ – у нас, а подделать Ключ – невозможно. Он мог попросить кого-нибудь другого провести переговоры с вашим отцом, но нам достоверно известно, что с момента побега из больницы он не выходил на связь ни с одним из его близких друзей. Я не говорю уже о технических сложностях, таких как быстрое изменение интерьера дворца и появление ссылки на красный офис. Мой вывод – вы оба с мистером Линдом лжёте. Надеюсь, вы понимаете, что доказательств вашей вины хватит на десяток смертных казней и что только сотрудничество и чистосердечное признание поможет смягчить наказание за государственную измену и убийство ни в чем не повинных людей. Настоятельно советую сегодня ночью вспомнить интересующие нас подробности.
С этим дружеским напутствием я вернулась в свою камеру. Обычно мне давали всего несколько часов в сутки на сон, и я, возвращаясь в место своего заключения, тут же засыпала, как убитая. Но сегодня во время допроса произошло нечто, что требовало тщательного анализа. Несмотря на заверение Ангела, что дневники отца – явное враньё, меня не покидало странное зыбкое ощущение, что со мной что?то подобное действительно происходило. Мне казалось, что я видела красный офис, что в этом офисе вместе со мной присутствовали папа и Нортон, и что я отвечала на вопросы отца про моё детство. А может это просто игра моего воображения, дежавю? Я снова и снова прокручивала в голове сцену в виртуальном офисе, описанную отцом, но долгожданное просветление так и не снизошло.
Вздохнув, я сдалась, решив поразмышлять на тему «движение Лиэя». Стороннему человеку, такому как следователю, нелегко понять, почему, проведя около 3 лет рядом с Нортоном, я ничего не знаю о его грандиозном детище. На самом деле, секрет прост – меня совсем не интересуют чужие дела. А сам Лиэй только один раз заикнулся об этом, но получил жесточайший отпор.
– Ты слышала когда-нибудь о движении Лиэй? – спросил меня как– то Сол.
– О, да ты скромный парень, Сол. Кто не слышал об этом движении, которое возглавляешь лично ты? Лиэй, да? Освободитель. Кого и от чего ты освобождал, Сол?
– Разум, душу, сознание. Я хотел подарить людям еще одно средство постижения окружающего нас мира, еще одно чувство, шестое чувство, чувство самое сильное из всех, что даны нам природой. Это чувство – способность принимать эмоции других. Эмоции – это то, что стимулирует творческое начало человека, его гений. Эмоции, полученные от других живых существ – еще один необычайно мощный заряд для нашего сознания. Под его воздействием наше сознание очищается и открывается для новых познаний. В философии это называется катарсис.
– Раньше я считала, что вся эта галиматья – лишь средство привлечения в свои ряды осоловевших от
