бы временно ослабить.
Колчак все еще жил в особняке, непрестанно принимая командиров отступавших частей, стремясь лично выяснить обстановку на фронте, на подступах к Омску. Высшие чины Ставки выражали неудовольствие Колчаком, его ненужной бравадой, когда город был уже пусг. Генералов пугало, что он не перебирается в поезд, ибо все они были уверены, что роковой час для Омска мог наступить совершенно неожиданно.
Поручик Вгадим Муравьев, назначенный командиром комендантской роты почетного караула, выставляемой на перроне вокзала при отходе поездов союзных миссий и различных министерств, теперь жил на вокзале.
После эвакуации эшелонов чехословацких войск, особенно загружавших ближние к Омску разъезды, администрация омского железнодорожного узла получила возможность упорядочить работу станции. Уходили составы, провожаемые гимнами тех стран, флаги которых украшали вагоны. Провожая поезд генерала Жанена, Муравьев тепло простился с Ириной Певцовой. При отходе этого поезда Муравьева удивило отсутствие от Ставки генерала Рябикова, знатока всех торжественных церемоний при проводах, установленных протоколом.
В свободное время Муравьев почти ежедневно виделся с адмиралом Кокшаровым, перебравшимся от Кошечкина в поезд Осведверха. С ним он должен будет следовать на восток.
Разговоры при встречах были о Настеньке и о нежелании адмирала покидать Родину. Был он уверен, что для жизни на чужбине не хватит старческих сил.
Муравьев наблюдал, как ночами Кокшаров вышагивал по перрону вокзала, погруженный в раздумья. После отъезда дочери адмирал худел, на лице резко проступили морщины и во взгляде не было прежней приветливости.
Метель со снегопадом бушевала вторые сутки.
Ветер обжигал холодом.
Четырнадцатого ноября в тридцать пять минут первого ночи к перрону омского вокзала подошел поезд адмирала Колчака, составленный из нескольких пульмановских вагонов, среди которых особенно выделялся синий вагон-салон из поезда императрицы Марии Федоровны, неизвестно какими судьбами оказавшийся сначала в Уфе, а потом в Омске, в нем Колчак иногда совершал поездки в районы фронта. Яркий электрический свет в вагоне освещал его роскошное убранство, видное через огромные окна с зеркальными стеклами. Проводить верховного правителя в путь собрались на перроне генералы и полковники. Принять рапорт почетного караула из поезда в шинели внакидку вышел генерал Лебедев в сопровождении адъютанта в чине штабс-капитана.
Муравьев четко отрапортовал. Лебедев, придерживая на себе шинель, срываемую порывами ветра, подал Муравьеву руку.
— Ваша фамилия?
— Поручик Вадим Муравьев, ваше превосходительство.
— От имени верховного правителя адмирала Колчака поздравляю вас с чином капитана.
— Благодарю, ваше превосходительство.
— Желаю вам с достоинством нести тяготы вашего военного долга.
Лебедев, коснувшись рукой папахи, приказал адъютанту:
— Запишите данные о капитане.
— Слушаюсь!
Лебедев вошел в вагон.
Адъютант, записав необходимые ему данные о Муравьеве, прощаясь, весело произнес:
— До скорой встречи, капитан Муравьев…
Прошло двадцать минут. Из вагона-салона вышли генералы Каппель и Вержбицкий, следом адмирал Кокшаров.
В окне появился Колчак. Он в форме адмирала, на груди белое пятно Георгиевского креста. Лицо Колчака бледно и хмуро. Взвизгнула пронзительно трель кондукторского свистка. Гудок паровоза, лязг буферов, и поезд плавно тронулся.
Муравьев подал команду. Почетный караул четко звякнул винтовками. Муравьев не спускал взгляда с Колчака так близко он видел его впервые.
Перрон опустел. Муравьев, отпустив караул, увидел Кокшарова, подошел к нему.
— Простились, Владимир Петрович?
— Простился. Адмирал буквально подавлен оставлением Омска.
— Я видел, какой он бледный стоял у окна.
— Переживать поражение ему тягостно. Море приучило его побеждать. Кажется, пришло время и мне с вами проститься, Вадим.
— Ваш поезд уйдет через минут сорок. Слава богу, к нему караул не выводить.
— Сами когда покинете Омск?
— Кажется, в шесть утра.
— Прошу вас, Вадим, беречь жизнь Настеньки. Она достойна этого, да и любит вас искрение. Желаю вам счастья. Хранит вас Христос вместе с дочуркой.
Кокшаров перекрестил Муравьева.
— Я провожу вас до поезда.
— Не надо. Он же на третьем пути, это из-за метели его не видно.
— Разрешите, Владимир Петрович? Ведь встретимся с вами не так скоро.
— Пусть будет по-вашему. Проводите меня до конца перрона.
Пошли медленно и молча. У адмирала на глазах слезы. Перрон кончился.
— Давай, Вадим, поцелуемся.
Обнявшись, трижды поцеловались. Муравьев с наигранной веселостью выкрикнул:
— До скорой встречи, ваше превосходительство.
Кокшаров, ласково глядя на него, промолчал, резко повернувшись, пошел в метельную крутоверть.
Молчаливый уход Кокшарова озадачил Муравьева до озноба. Ему вдруг стало трудно дышать, пересиливая тревожность, крикнул:
— Владимир Петрович!
Не услышав ответа, постоял, всматриваясь в метельную ночную мглу, и пошел к вокзалу.
Кокшаров, расставшись с Муравьевым, не пошел к поезду Осведверха, а свернув в сторону путей, дошел до какого-то строения и, оглядевшись по сторонам, но из-за метели ничего не увидев, расстегнул шинель и достал из кармана браунинг.
Почувствовал во рту горечь. Прислушался к учащенному ритму сердца. Постоял, раздумывая, представил себе лицо Настеньки. Оно показалось ему таким счастливым, что даже прикрыл глаза. Горечь во рту сменила сухость, в ушах беспрерывный звон. Сняв фуражку, Кокшаров перекрестился и, приставив дуло браунинга к груди, нажал гашетку, дернувшись вперед, упал лицом в снег.
Метель продолжала бесноваться.
Ветер обжигал холодом.
Адмирала Кокшарова на родной земле засыпал снег…
Шел восьмой утренний час. Снегопад приутих, но сильней морозило.
Сиротливо звонил колокол.
По Атаманской шел Прохор Корешков. На правом плече на ремне висела винтовка дулом к земле. Когда ветер распахивал полы шинели, то видно, что на солдате японские башмаки из желтой кожи и такого же цвета обмотки. На груди Корешкова в такт шагов позванивали Георгиевские кресты, приколотые к шинели.
Заметив впереди конный разъезд, Корешков в нерешительности остановился, но решил с дороги перейти на тротуар, оставляя на пушистом снегу четкие следы.
Всадников ехало шестеро. У всех наизготове карабины. Ехавший впереди на гнедом коне в черной
