— Мадемуазель Кокшарова, прошу подойти.
Когда Настенька подошла к вагону, он, подав ей руку, помог подняться на подножку и, распахнув дверь в вагон, щелкнув каблуками, произнес:
— Прошу.
Войдя в душистое тепло вагона, Настенька увидела идущую по коридору даму в форме сестры милосердия. Она узнала в ней Анну Васильевну Тимиреву.
— Добрый вечер. Я Тимирева, — протянув Настеньке руку, сказала ласково Анна Васильевна.
— Я знаю вас. По Омску.
— Раздевайтесь.
Пригласивший ее в вагон адъютант принял от Настеньки шубку. Тимирева, улыбаясь, добавила:
— Вам придется немножко подождать. У адмирала совещание. Если что-либо спешное, можете передать мне.
— Пришла сообщить об отце.
— Нашелся? Где же он?
Увидев наполненные слезами глаза Настеньки, Тимирева, обняв ее, спросила:
— С ним что-нибудь случилось?
— Его больше нет.
— Убили?
— Он сам, — задохнулась от волнения Настенька. — Застрелился в Омске.
— Постойте.
Тимирева поспешно распахнула дверь в купе.
— Сядьте, дорогая.
Усадила Настеньку на диван.
— Подождите меня. Я быстро вернусь.
Тимирева вернулась, когда Настенька, стараясь справиться с волнением, вытирала глаза платком.
— Успокойтесь. Выпейте воды.
Тимирева подала Настеньке стакан с водой.
— Адмирал пожелал вас видеть немедленно.
Настенька сделала два глотка и закашлялась.
— Прошу вас, успокойтесь. Пойдемте.
По коридору вагона Настенька шла рядом с Тимиревой.
Колчак сделал шаг ей навстречу.
— Рад видеть вас. Прошу.
Настенька вошла в ярко освещенный салон. Вокруг стола с развернутой на нем картой в креслах сидели несколько генералов и полковников. При ее появлении все встали. Среди них Настенька узнала только генерала Лебедева и своего бывшего начальника по Осведверху генерала Клерже.
Колчак представил Настеньку.
— Господа, дочь адмирала Кокшарова.
Усадив Настеньку в кресло, он обратился к генералам.
— Владимир Петрович был для меня больше, чем старший друг. Это был настоящий моряк российского флота. И все так нелепо и просто.
Волнуясь, Колчак только от третьей спички закурил папиросу. Стоял у стола и курил. Обернувшись, спросил Настеньку:
— Вы уверены, что полученные сведения точны?
— Уверена, ваше превосходительство.
— От кого узнали?
— От капитана Вадима Муравьева.
— Кто-нибудь, господа, запишите фамилию, — обратился Колчак к генералам. Настенька видела, как это тотчас сделали Клерже и два других неизвестных ей генерала.
— Капитан был свидетелем?
— Он похоронил папу.
— Капитан в Красноярске?
— Он на перроне.
— Вы сказали капитан Муравьев?
— Да.
— Будьте добры сказать ему, чтобы завтра был у меня в десять утра.
Настенька смотрела на Колчака и по временам его лицо казалось в тумане. Из ее глаз текли неудержные слезы.
— Сами в каком поезде? — услышала вопрос Колчака.
— Я не в поезде. Еду на лошадях с семьей Кошечкиных.
— Кошечкин? Да, да, помню, в Омске вы жили у них в доме.
Колчак подошел к Настеньке, она встала.
— Прошу меня простить. Не знаю, что сказать вам. Мне очень тяжело узнать о трагедии адмирала. Мне кажется, ваш отец, устав, не смог больше жить. Будем с вами гордиться им. Он умер, как должен умереть русский офицер, когда жизнь становится немыслимой. Помните, при малейшей надобности я к вашим услугам.
Торопливо поцеловав обе руки Настеньки, адмирал попросил Тимиреву:
— Анна Васильевна, будьте добры, проводите.
— Прощайте, ваше превосходительство.
— Нет, нет! Только до свидания…
Настенька шла по перрону с низко склоненной головой. Муравьев взял ее под руку.
На привокзальную площадь вновь с трудом протискивались в море солдатских шинелей. Долго разыскивали лошадь. В санках Настенька устало прижалась головой к плечу Муравьева и заговорила не сразу:
— Завтра вам нужно быть в десять утра у адмирала. Не забудете? Конечно, не забудете. Мне кажется, он будет спрашивать вас о папе. Я сказала адмиралу прощайте. Но он сказал до свидания. Не согласившись со мной. Адмирал был в гимнастерке, но на груди не было Георгиевского креста. Почему?
— Не знаю.
— Помните, папа говорил, что он всегда у него на груди. Может быть, я из-за слез просто не заметила?
После долгого молчания Настенька прошептала, будто ответив на свою мысль:
— Какое счастье, что над нами все еще звезды России…
Глава восемнадцатая
В Сибири земля под тайгой.
Отнимают ее у тайги, выкупавшись в трудовом поту, а следом, исподволь, сохой, бороной и зерном обучают рожать насущный хлеб.
Село Луньево на такой земле.
Оно с разлетом угнездило избы и дворы на холме, склоны коего пологими скатами версты через три упирались в речку. За рекой — живая стена тайги. Обручем охватывает тайга холм и не то сторожит покой села, не то хочет спрятать от чужого глаза его жизнь.
Нынешние луньевцы рассказы прадедов из памяти не теряли. Знали, что когда-то весь холм был под тайгой. Только топоры с пилами превратили его лесины в срубы изб, амбаров, крытых дворов, а огонь выжег пни с корнями, и оголенная земля стала пашней.
