непосильном труде…
Долго они еще говорили. И, странное дело, слова простой женщины, сказанные порой неискусно, но искренне, успокаивали Игоря, утверждали его в своей правоте, придавали ему силы, снимали тоску и боль с души.
Она вышла проводить его. Стояла тихая ночь, высоко в небе торжественно сиял месяц, и Игорю казалось, что все вокруг напоено каким-то особым значением и смыслом. Когда он тронул коня, она взялась за стремя и пошла рядом. И тогда он не удержался, наклонился и поцеловал ее. Губы ее были мягкими и податливыми (он тут же сравнил: у Ольги они были тонкими и жесткими). Потом ударил ногами в бока коню и поскакал по пустынной улице, чувствуя в себе необычайный прилив сил и вдохновения.
Последующие дни работал как одержимый. Сам удивлялся, откуда бралось столько сил и желания.
А главное, все получалось легко и просто, будто он и не прилагал никаких усилий. Он всюду успевал, везде его присутствие и советы были уместными и полезными.
Он появился у Зарены, когда она его не ждала. Она ахнула, засуетилась возле печи, постукивая ухватом, как видно, не могла справиться с охватившим ее волнением. Он видел, как полыхали ее щеки.
Игорь присел к столу и, чтобы дать ей успокоиться, стал выкладывать привезенное с собой угощение, нарезать и раскладывать в глиняные блюда. Потом скинул корзно, ослабил ремешок на рубашке, расположился поудобнее на скамейке. Он чувствовал себя как дома. Все ему здесь нравилось: и простота обстановки, и чистота выскобленного пола, и мерцающий свет лучины, и полутемнота углов избы, таинственных и загадочных. Заботы и тревоги остались где-то там, за бревенчатыми стенами, а тут царили спокойствие и отдохновение.
Наконец она присела на скамейку перед ним, спрятала ладони между коленями, сказала, тая в глазах радость:
– Я поставила разогревать твою любимую похлебку…
Она, сияющая от волнения, показалась ему необыкновенно привлекательной и даже красивой. Ему нравились ее милый вздернутый носик, чувственные губы. А глаза, сияющие от счастья и любви, были настолько восхитительны, что он не удержался, коснулся ее руки и промолвил тихим голосом:
– Ты сегодня изумительная…
Она вспыхнула, руки ее затрепетали и, чтобы скрыть душевное состояние, она поднялась и стала перебирать кушанья на столе, приговаривая:
– Угощайся, князь… Я рада дорогому гостю…
Он налил в кружки вино, они выпили, стали закусывать.
Она спросила:
– В народе только и говорят, как ты умело прогнал вятичей.
– Хватит обо мне. О тебе я ничего не знаю.
– Да что рассказывать… Родилась я Киеве, в этом доме. Здесь и росла, пока не встретила своего будущего мужа, Вагуду. Приехал он на рынок продавать зерно. Полюбили друг друга, увез он меня с собой в Северские земли. Решил он отделиться от отца, но семья бедная, в наследство почти ничего не получил, кроме клочка земли. Но мы не горевали, молодые были, сил много, а задора еще больше. Пошел мой Вагуда к боярину Колобуду, попросил помощи. Дал нам боярин и дом, и коня, и соху с бороной – все, что надо для хозяйствования. И купу положил небольшую, добрый человек был, ничего не скажешь. Стали мы закупами, зависимыми людьми. Но жили хорошо, годы урожаями баловали неплохими, расплачивались с боярином исправно, и самим оставалось достаточно…
Она замолчала, задумалась. По лицу ее видел Игорь, что воспоминания о тех годах у нее были светлыми, видно, жизнь семейная складывалась у нее счастливо.
Продолжала:
– Десять лет прошли, как один день, в любви и радости. А потом напали мадьяры, ушел мой Вагуда в поход и не вернулся. Где-то в степи гниют-догнивают его косточки…
По щекам ее побежали слезы, она их не вытирала.
– Осталась я одна. Богиня Лада детушек нам не дала. Родители мои к этому времени умерли. Вернула я имущество боярину и перебралась в Киев, в родной дом. Взялась за вязание, мама с малолетства к нему приучила. Она всю жизнь вязала и продавала на рынке. Вот по ее пути-дорожке и я пошла. Тем и живу- существую…
Она задумалась, пригорюнилась.
Игорь встал, прошелся по избе. Он-то думал, что только один страдает и мучается на белом свете. А его метания ничто по сравнению с бедами этой женщины. Жизнь изломана, опустошена, но Зарена не бьется в припадках и истерике, не валит в раздражении свои беды на других людей. Она несет свою боль терпеливо и мужественно. И ему вдруг стало стыдно. Стыдно перед этой женщиной за то, что в прошлый раз обрушил на нее свои горести и невзгоды, прося ее помощи и поддержки.
Он подошел к ней, обнял за плечи. Она прижалась к нему, покорная и благодарная. Так долго они молчали, думая каждый о своем.
Потом сидели рядом на скамейке, допивая налитое в кружках вино, неторопливо закусывали. Наконец он встал, сказал:
– Спасибо, хозяйка. Накормила, напоила досыта. Пойду я.
Он накинул корзно, подошел к двери, остановился. Спросил несмело:
– Может, разрешишь остаться?
Она взглянула ему в глаза, подумала и после некоторого колебания ответила:
– Оставайся, князь.
VIII
По возвращении из очередного полюдья Игорь принял артель купцов, вернувшихся из Византии. Они степенно расселись в его горнице и завели разговор издалека:
– Как здоровье, князь-батюшка?
– Спасибо, здоров, чего и вам желаю.
– Как съездил по Руси, князь-батюшка?
– Слава богам, все живы-здоровы и вернулись с прибытком.
– Хорош ли урожай был на Руси?
– Неплохой был урожай. Только у кривичей всю осень лили дожди, положили рожь, трудно пришлось при уборке.
– Идет ли зверь на охотника?
– Довольно зверя в лесах. А как вам, гостям[5], промышляется?
– Слава Велесу, путь далекий сложился благополучно. Только вот…
– Что – «только вот»?
– Да Византия в колеса палки стала вставлять.
– Рассказывайте подробнее.
Тогда встал старший артели, плотный, безбородый мужчина с умными, живыми глазами, стал говорить неторопливо и обстоятельно:
– Договор был Олегом-князем заключен в свое время на то, чтобы власти Византии русским купцам препятствий не чинили, а, напротив, оказывали бы содействие и помощь. Так вот нарушать стали ромеи этот договор. Прежде всего слуги царские бесчинствуют на торжищах. Не должны они брать с нас пошлины, а они берут! Мы им и так и эдак растолковываем, что царь ромейский крест целовал, а Олег богам славянским клялся, чтобы не брать с купцов ромейских пошлины на Руси, а с русских – в Византии. На Руси это обязательство выполняется, а в Византии – нарушается. Подходят слуги царские к нам с воинами и требуют платить за торговое место! Да так обдирают, хоть плачь!
– Жаловаться надо царю ромейскому, – ответил Игорь.
