весна… Можно уже вишни, сливы на даче распаковывать, а то ведь запреют. Завтра съездит, скорее всего, посмотрит. Больших-то морозов быть не должно. И машину навоза надо для парника заказать. Сколько он стоит, интересно, в этом году?…
«О чем я думаю? Господи! – вдруг с негодованием опомнился. – Я же не для этого встал! Я же…» И захотелось сейчас же побежать в училище, взять кларнет и начать играть. И после каждой сыгранной фразы записывать. Ведь нельзя так оставлять, не просто же так пришла эта мелодия и столько дней не отпускает. Столько дней мучает и ласкает. Надо зафиксировать… Надо прогуляться по крайней мере. Подышать. Подумать. Вспомнить… Да.
Юрий Андреевич взял ведро, обулся, накинул пальто. Осторожно, стараясь не шуметь, вышел в подъезд. Замкнул дверь.
Контейнеры находились на краю двора. И шел Юрий Андреевич медленно, глубоко вдыхая свежий, вкусный запах оттаивающей земли, прошлогодних палых листьев… На одном из тополей, ничем не отличающемся от десятка других, шумно ругались, перескакивая с ветки на ветку, воробьи. Юрий Андреевич приостановился, смотрел, слушал. «Почему именно на этом дереве расчирикались? – опять задумался. – Как объяснить? И ведь не перелетают, на этом только мечутся. Интересно».
Улыбаясь своим вопросам к кому-то высшему, кто все знает и все так устроил, Юрий Андреевич пошел дальше.
– Ла-адно, – успокаивал себя. – Все будет нормально…
И замычал подобие мелодии.
– А я тебя потеряла совсем! – встретила жена в прихожей. – Думала, сбежал куда-то. Потом только увидела, что ведра нет.
– Да вот, решил вынести…
Жена готовила кофе, папку сдвинула на край стола.
Юрий Андреевич поставил ведро на место, вымыл руки, унес папку в комнату. Положил на шкаф. Вернулся на кухню.
– Ты еще будешь ложиться? – спросил.
– Да нет, какое уже… Сегодня дел полно.
– Каких дел?
– Я вчера забыла сказать, – жена попробовала кофе, удовлетворенно причмокнула. – Саша помочь просил. Они пианино для Аленки купили.
– М-м? Молодцы.
– Подержанное, за две тысячи всего. Надо перевезти. Поможешь?
– Ну, само собой. Что ж… Конечно… А во сколько?
– Они позвонят, сказали.
Юрий Андреевич пошел в комнату, стал складывать диван.
– Что на завтрак-то сделать? – крикнула жена.
– Да-а… – Юрий Андреевич поморщился; почему-то противно было думать сейчас о еде. – Что хочешь.
Взял папку, сел на диван. Замурлыкал, заурчал, постукивал ручкой по бумаге, стараясь оживить, снова превратить мелодию в звуки, чтобы потом облечь звуки в ноты.
Не получалось. И Юрий Андреевич, не выдержав, стал искать кларнет в серванте.
Пакеты с какой-то одеждой, спутанная елочная гирлянда, коробка со смесителем для ванны, не влезшие на полки книги…
– Что ищешь, Юр? – голос жены слева и сверху.
– Да кларнет.
– Он же у тебя на работе.
– Не тот… Другой… Старый свой.
– Гм… Не помню.
Жена понаблюдала, следя за растущим беспорядком в ящиках и на полу. Потом спросила:
– А зачем тебе?… А? Юр?
Юрий Андреевич промолчал, продолжал ворошить разный, совсем ненужный, лишний сейчас хлам.
– Юра-а, – голос жены стал настойчивее, – ты меня слышишь?
– Слышу я, слышу!
– А что случилось-то все-таки? Почему ты в таком состоянии?
Юрий Андреевич поднялся с корточек.
– Извини… Мне нужен кларнет. Могу я его найти?
Жена молча пожала плечами и ушла на кухню. Через минуту холодно, отчетливо сообщила:
– Завтрак готов.
Ели молча. Резко, раздражающе звякали, скребли о тарелки ножи и вилки, как-то тошнотворно булькала вода из чайника в чашки.
– Завтра думаю на дачу съездить, – наконец сказал Юрий Андреевич. – Деревца пора распаковывать, морозов, наверно…
– Поехали вместе, – перебила жена.
– Поехали.
Жена смотрела на него враждебно.
– Что? – готовясь к выяснению отношений, произнес Юрий Андреевич.
– Я просто спросить хочу…
– Что?
– Хочу спросить: почему ты меня… почему ты меня замечать совсем перестал?
– В смысле? Как это перестал?
– Так. Очень просто – перестал, и все. У меня чувство такое, что я не живу уже, а так… доживаю. Что все уже. Что мне и ждать уже нечего… Не женщина я уже, а… А ведь…
– Ну не надо, – поморщился Юрий Андреевич, чувствуя досаду и на жену, что именно сегодня вдруг начала, и на себя, что действительно мало о жене заботится, мало уделяет внимания. Он часто задумывался об этом, часто, возвращаясь с работы, хотелось купить ей цветы или зайти в ювелирный и выбрать какое-нибудь кольцо или сережки, но останавливал себя, вспоминал, что с деньгами у них туговато, а роза – это сто рублей, кольцо – минимум триста… Но сам понимал: не в деньгах дело. Дело в том, что он боится сделать неожиданное, и предпочитал два раза в месяц отдавать жене аванс и зарплату «на домашние расходы».
И сейчас, он знал: стоит сказать, что у него родилась мелодия, в кои веки родилась, и нужно ее записать, а это трудно, очень трудно – и жена сразу успокоится и сделает все, чтобы он записал, она будет оберегать его, помогать ему тем, что станет незаметной, невидимой. Ведь она должна помнить, как когда- то он радовался новым сочетаниям звуков, тонов, новому ритму, должна помнить их поездки на фестиваль в Палангу – ведь это было их настоящим свадебным путешествием, хотя и произошло через полтора года после свадьбы. И там звучали его, им сочиненные, темы. И огромный зал аплодировал… Но почему-то Юрий Андреевич не говорил, не признавался, а сидел и мрачнел.
Насупленные, сердитые, разошлись. Точнее – расходиться было некуда – сидели в одной комнате и смотрели телевизор. Но сидели не как обычно, рядом на диване, а порознь, в разных углах. По телевизору крутили сериалы и развлекательные программы, повторялась знакомая до последней мелочи реклама порошков, кремов, чистой воды, лекарств. Были выпуски новостей: в мире беспорядки, конфликты, новые очаги птичьего гриппа…
Юрий Андреевич смотрел в экран с ненавистью и отвращением и физически чувствовал, как летят минуты, как утекает, сокращается жизнь. Его жизнь. Потом резко поднялся и продолжил искать кларнет. Спину кололо от взглядов жены. «Пускай злится, – подумалось со странной, какой-то детской радостью. – Порядок, видишь ли, нарушаю. Стоило зашевелиться, и сразу распыхалась».
Наконец увидел знакомый, серой кожи, футляр. Он лежал под целлофановым мешочком с письмами. Вынул письма, машинально глянул, узнал свой почерк, прочитал строчку: «Утро сегодня было особенно холодным, но я согрел его во время зарядки».
