металла и различить каждую насечку на захватанной и потной поверхности. А потом желтый кругляш стремительно подернулся ржавыми разводами.
— Э-э?!.. — От изумления у визитера отнялся язык. Но временная анестезия способности к членораздельной речи не помешала ему выразить эмоции иным способом. У пузана даже волосы в ушах встали дыбом.
Брюс отступил на шаг. Гость вертел в пальцах печать, пытаясь отскрести бурые пятна. Поднял на Брюса совершенно белые глаза, давя через оскаленный рот нечто вроде «…ты-ы-Ы-Ы-Ы…».
И вдруг схватился за сердце и осел, как сугроб, словно провалившись сам в себя. Даже щеки обмякли.
— Сглазил, колдун… Как есть сглазил…
С треском отлетел некстати подвернувшийся стул, когда гость подхватился и наконец-то двинулся прочь. Он бочком стал огибать Брюса, устремляясь к дверям. Ветхая створка брякнула так, словно ее саму оковали железом. Снаружи взвился вихрь приглушенных голосов и удаляющийся перестук копыт.
Брюс опустился на скамью, отирая пот. Облегчения не было. Кто знает, что растрезвонит этот идиот? Конечно, репутацию изгоя и так трудно испортить, но… Брюс стиснул зубы, глядя в окно, где медленно оседала пыль.
С другой стороны, он ведь даже не коснулся этой печати! И сам не понимает, что произошло! Беседовал себе с гостем по поводу вываранов, и тут…
Осознав, что уже мысленно репетирует оправдательную речь, которую в случае чего никто даже слушать не станет, Брюс угрюмо сплюнул и принялся восстанавливать порядок в доме, нарушенный вторжением наглого визитера.
Однако нашествие покупателей не закончилось.
Чуть погодя заявилась служанка купчихи Гдадиль и заявила, с откровенной опаской озирая наспех приглаженный кавардак:
— Моя госпожа за сходную цену хотела бы приобрести вашу зверушку для согревания гостиной…
В начале душного лета — самое время.
— Да зачем они вам всем? — не выдержал Брюс.
Понятно, для чего вывараны военным — из них выходят отличные сторожевые. Можно догадаться, для чего они лордам — замки трудно и дорого отапливать, а прирученная ходячая печка под боком и согревает, и охраняет. Говорят, еще и на непокорных охотится…
— Ну как же… — Служанка выразительно округлила глаза. — Ходят же слухи… Ну что с Пустошей дикие выжарки полезут вот-вот. Так их только ручная выжарка и отпугнет. Они у вас, говорят, какие-то особые…
Теперь настал черед Брюса округлять глаза.
— С Пустоши-то год от года все страшнее нечисть идет, — вздохнула служанка. От огорчения на пухлых щеках прорезались ямочки. — Как жить?
В общем, из дома Брюс сбежал через заднюю дверь как раз в тот момент, когда кто-то снова позвонил в дверь парадную.
Хорошо, что дом стоял на отшибе, на самой окраине Стогоров. Тыльной стороной он примыкал к одной из горок, таившей в своем брюхе анфиладу небольших пещерок. Самое удобное место для игр с огнем. Раньше, говорят, здесь жил кузнец, но потом перебрался на юг, к побережью Внутреннего моря.
Так говорят, потому что никто не видел, как он уезжал. Из этого дома на краю селения очень удобно уходить незамеченным.
…Сегодня старая дорога в полной мере оправдывала свою репутацию забытой и заброшенной. Ни души и ни звука, кроме щебета птиц и зудения насекомых.
На месте вчерашнего столкновения — только потрепанные деревья, здоровенная промоина на обочине (бедолага белошип поджимает оголенные корни) и пара вывернутых из дорожного покрытия плит.
Эх, жаль! Целостность древнего заклятья разрушена, так что через пару лет остальные плиты расползутся окрест, и дорога без следа растворится в подлеске. И не сыскать пастуха, чтоб вновь сговорил камни. Современные умельцы едва на год заклятия накладывают…
Зато ни малейшего следа останков. Ни истлевших, ни свежих.
Вот по этому поводу Брюс не особенно расстроился. Расстроиться пришлось чуть позже, когда он добрался до места вчерашних раскопок. Причем по тому же самому поводу — ни малейших следов мертвяка, ни одного бронзового уголка от сундука, ни единой монеты.
Брюс в досаде вонзил бесполезную лопату в кучу уже осевшего отвала. На нем — отпечатки только его собственных ног и невнятные оттиски разваливающихся сапог неупокойника. Тот приходил, уходил… А куда делся сундук?!
Накатило сокрушительное разочарование. Пятьдесят пройденных к Аянне шагов оказались топтанием на месте.
Ветер шевельнул чахлую листву рощицы, отгораживающей лужайку от пустыря. Сгорбленные развалины поодаль умостились на верхушке пологого холма. Даже солнце, заливавшее все вокруг, казалось, не освещало, а таяло на черных камнях.
Сколько же сокровищ затаилось в тамошних подземельях? Брюс торопливо отвернулся. Ни один нормальный человек туда не сунется… Несколько минут побродил по лужайке, пытаясь
Прижатую к земле ладонь кололи высохшие травинки. Нагретая земля забурчала сыто, с добродушной ленью. Прошивавшие ее корешки отозвались нитяным тусклым звоном. Затрещали и зашевелились деревья вокруг лужайки, еще недавно по-весеннему бурлящий в них сок теперь глухо пыхтел вялой патокой. Что-то темное шевельнулось со стороны развалин. Брюс торопливо прекратил экспериментировать, подобрал лопату и побрел обратно к дому.
Ну не вышло… В запасе еще целый год. Укоротившийся на один день.
Возле парадной двери опять кто-то переминался. Пришлось обогнуть дом по широкой дуге, нырнуть в одну из трещин в теле горки и, местами ползком, пробраться через пещерные ходы до дверей черного хода.
Не хочется ни с кем общаться. Надо подумать.
Но не тут-то было!
Посреди Брюсовой гостиной (на самом деле единственной комнаты, достаточно большой, чтобы уместить двух человек) уже сидел гость… точнее, гостья. И со скучающим видом изучала свитки, в которые Брюс записывал ингредиенты для смесей. Смеси Брюс подсыпал вываранам. А свитки хоть и валялись на столе, не предназначались для заполнения досуга скучающих посетителей.
— Какого… То есть что вы здесь делаете? — Хорошо, что от негодования и удивления Брюс поперхнулся, а то неожиданная встреча обросла бы неприятностями, характерными для самодеятельности языка.
Потому что девица с простецкой косой, что подняла голову от свитков, была дочкой баронессы. Это вам не мещанин-толстосум с фальшивой печатью.
Брюс видел эту блондинку мельком на каком-то из городских празднеств в Стогорах. Только тогда она была в длинном платье и с охраной. А теперь — в штанах, запыленной куртке и в одиночестве.
Нехорошо хамить высокопоставленным особам, пусть они и вламываются к вам незваными.
— Я по делу! — вместо приветствия произнесла девица, откладывая свиток и поднимаясь. Не из вежливости. Просто смотреть снизу вверх ей было неудобно.
А вот так: глаза в глаза — в самый раз. И это несмотря на то что она на голову ниже ростом. Взгляд прямой, напористый. Цвет глаз с ходу не разобрать, но что-то светлое. Серые?
— Свободных вываранов нет, — объявил Брюс, бесцеремонно сгребая свитки со стола.
— При чем тут… — удивилась гостья, вдруг щелкнула пальцами, перебросила косу за плечи и произнесла холодно: — Вы меня не узнали? Я Элиалия, дочь баронессы Иремы Загорской.
