трудом. К сожалению, ввиду особенностей моего зрения, я был не способен использовать подобное оружие с приличествующей ему эффективностью. Однако, по моему заказу выточили две сотни латунных гильз, под них подогнали капсюли, а уж снаряжение патронов проблемой никогда не было. Так что я вернул в строй экспроприированный еще в родном доме Ремингтон. Второй доработкой стал укороченный ствол, теперь он едва выдавался за магазин. Он и раньше то длиной не отличался, а теперь так и вовсе превратился в эдакий хай-тек вариант лупары. (Если кто не знает — это обрез двуствольного ружья, с длинной стволов около тридцати-сорока сантиметров, однако в отличие от классического 'кулацкого' обреза, не лишенная приклада. В свое время была весьма популярна у сицилийской мафии). Накоротке нет оружия страшнее дробовика двенадцатого калибра, особенно с правильным, сиречь картечным, боезапасом. Однако пулей он стреляет даже с длинным стволом очень так себе. Так я и накрутил добрых две трети патронов с крупной, восьмимиллиметровой картечью, еще две дюжины с пулевыми, а остальное — уже полностью ручной работы снаряды, с самой изощренной начинкой. Есть подозрение, что они могут оказаться весьма полезными в самое ближайшее будущее.
Все бы было ничего, но кроме этих забот, добавилась и еще одна, значительно более серьезная. Слухи по городу ползали разные, а ввиду того, что нынче я обзавелся практически безграничным покровительством герцога, некоторые семьи начали строить матримониальные планы в отношении моей персоны. К счастью, пока только наименее влиятельные из них, прочих останавливало то, что состояние моих родословной и состояния могли оказаться несоответствующими их высокому положению. Однако, от внимания барышень, меня это не избавляло. Пока оно носило исключительно косвенный характер, большинство не решалось даже заговорить, ограничиваясь тем, что строили глазки, улыбались во все тридцать два зуба и вертелись в тесных нарядах ужом, демонстрируя прелести в тех пределах, которые не были бы осуждены окружающими как чрезмерное кокетство. Пока мне в голову даже не приходило решения подобной проблемы, ну да ладно, через пару дней Круксау заметит мое отсутствие, а там придумаю что- нибудь, а может и вовсе, задача из тех, про которые британцы говорят: 'Если проблема не решается сама, значит она неразрешима.'
Глашатаи по всем углам объявляли о начале великого похода супротив посягнувших на независимость Вятиля завоевателей, на пальцах объясняли окружающим, через сколько армия выступает, а так же сулили немыслимые выгоды добровольцам, буде те пополнят своими персонами ряды доблестной армии. Желающих, впрочем не находилось, всех достаточно пригодных уже поставили в строй, а оставшиеся не представляли ценности как боевые единицы. Действительно, для большинства людей словосочетание 'Великая Отечественная' ассоциируется исключительно с Второй Мировой Войной, однако что скрывается за этими словами? Ведь это действительно, великая война, без преувеличения, когда враг вторгается на земли Отечества. Когда за оружие берутся все, кто способен его удержать. От молодежи, кто только набрался сил и с усилием отрывает от земли свое копье, или винтовку, не важно что, до стариков, чьи руки еще способны удержать клинок, или навести на цель ружье. Это великая война, когда мужчины, стар и млад, защищают все, что им когда либо было дорого: своих жен, сестер и матерей, свои дома и поля, прах своих предков, когда либо живших и будущее еще не родившихся потомков. За спиной не какие-то политические интересы отдельной правящей клики, а самая что ни на есть родная земля. И неважно, кто стоит у власти, когда приходит беда в дом, не за них идут воевать эти люди, совсем не за них.
Тем временем в казармах царило нездоровое оживление. Подготавливались сани, солдаты грузили припасы в поход, под чутким присмотром сержантов. Должен заметить, что несмотря на некоторую атмосферу раздолбайства, неуловимо витающую над моим отрядом, в целом он справлялся со сборами ничуть не хуже вымуштрованных гвардейцев. Артиллеристы, которых я пользуясь расположением графа присовокупил к своим партизанам, так же вовсю вовлеклись в процесс сборов. Пришлось заодно и инструкторов перевести к ним, ребята они сообразительные, да и знаний успели нахвататься, ведь как известно, если что-то хочешь понять, попробуй объяснить это другому, а они почти всю зиму именно этим и занимались. Волей-неволей, но азы баллистики освоить им пришлось. Впрочем, дисциплина — это было последнее что они изучали, вот и сейчас, один из них опустив шляпу на лицо самым бесстыдным образом устроился спать на лафете. Другие грузили ядра и пороховые заряды, для быстроты заряжания упакованные заранее в промасленную бумагу, не дающую смеси отсыреть. И разумеется, шум вокруг стоял неимоверный, не говоря уж о лексиконе, которым пользовались бойцы, никак не являющиеся воспитанницами пансиона благородных девиц.
Разумеется, в первый день сборов выяснилось, что не хватает топлива к печкам, которое почему то совершенно упустили из виду, палаток наоборот, доставили столько, что в каждую из них можно было селить по одному бойцу, правда такую палатку меньше чем вдесятером и не поставишь. Так что мне снова пришлось идти ругаться с поставщиками. Вернуться довелось только к вечеру, когда солнце начало клониться к горизонту, и таким измотанным, что не будь я уже мертв, самое время было бы сделаться таковым. По пути назад, я натолкнулся на толпу, ручейками текущую в сторону площади, где уже яблоку было негде упасть. Поймав за шкирку молодого глашатая, я осведомился у него — что же там все-таки происходит?
— Да вашбродь, понимаете, запоймали Орденского наймита, убивцев пригрел, задумавших герцога нашего, живота лишить. — После этой тирады, стоило мне разжать руку, как стервец утек.
Да, вот так оно и бывает, как правило. Когда жадность или глупость пересиливают разум, который отказывается обдумывать последствия решений, о завершении своего жизненного пути задуматься впору, потому как оный с весьма высокой вероятностью близится к завершению. И не важно здесь, какой идеей прикрывается поддавшийся соблазну, жажда наживы сводит в могилу ничуть не хуже, чем 'высокие' моральные убеждения. В данном случае обе они соединились в пароксизме страсти, и лишили своего носителя даже тени шансов на выживание.
Хорошо поставленным голосом судья в мантии, подозреваю, что оформленной в цветах провинции, зачитывал пункты обвинения. Среди них не значилось чего то удивительного, самый обычный набор: сотрудничество с врагом, получение от него значительных денежных средств, соучастие в подготовке покушения и прочее, в том же духе. Обвиняемым оказался тощий как жердь, весь нескладный молодой парень, с фанатичным блеском в глазах. При задержании, а затем и допросе, равно как и прочих, малоприятных процедурах, никто не озаботился содержанием его в порядке. Так что рубаха его трепетала на ветру, оголяя впалую грудь, одна штанина оказалась короче другой, да и чистотой эти тряпки не блистали. Когда прозвучали последние строки приговора, казалось, что он единственный, для кого они стали сюрпризом. Как же так, ведь он же боролся за правое дело, неужели они могут этого не понимать? — читалось в его изумленном выражении лица. По традиции, приговоренному давалось времени столько, сколько требуется тени от плахи, чтобы дотянуться до ног публики. Немного, прямо скажем. Но этому деятелю хватило, пропаганду он развернул немедленно. Развернувшись в более-менее горделивую позу, насколько позволяли оковы, стервец завел шарманку:
— Товарищи! Граждане! Братья! Я обращаюсь ко всем вам! Империя пала, прогнив изнутри, настало время строить наш, новый мир! В нем не будет бедных и богатых, а каждый сможет жить счастливо!
Тут уже из толпы зычным голосом гаркнул здоровяк, с ручищами толщиной больше ноги этого недоучки агитатора, похоже подрабатывающий мясником, во всяком случае, небрежно торчащие из сумки грубые кольчужные перчатки намекали на это.
— А работать то кто будет, умник? Только и слышу, Орден то, Орден се, раз они так хороши — что ж они войной идут? Сидели б себе, народ бы к ним сам тек, будь оно и вправду так хорошо, как ты баешь.
К сожалению, фанатики очень странно относятся к логике. Если факты противоречат их стройной теории, что ж, тем хуже для фактов.
— Ложь! Все ложь! Люди, вы не видите истинного света! Покайтесь! Милость Аллина велика, но страшен его гнев!
Наверное он бы распинался и дальше, да вот только светилу его речи как будто тоже осточертели, и оно стремилось поскорее скрыться за горизонтом. Когда стражники потащили пламенного революционера к плахе, он сменил тональность, продолжая обличать пленителей и грозя карами в посмертии. Лишь когда его притянули к колоде, он утратил членораздельность речи, усиленно брызгая слюной. Взмах топора и рухнувший вниз клинок наконец оборвал этот фарс. В памяти профессора Покровского отыскалось многое, человеком он был весьма образованным, так что подобное развитие событий оказалось совершенно типовым концом для большей части идейных революционеров. Различались только антуражем, кого-то
