разумная точка зрения, что гусей дразнить не надо и пятидесятипроцентный уровень не переходить, так что ожидаемый результат будет в сорок девять процентов.
– Вот так дела? – искренне удивился Костя. – Это что же такое произошло? Так ведь и реки из берегов выйти могут.
– То-то и оно, что могут, и в этом есть главная опасность текущего момента. Шестьдесят процентов дали бы народу сигнал, что на него кладут с прибором и, если желает, может по этому поводу познакомиться с политической дубинкой.
– А меньше пятидесяти, – продолжил за него Костя, – означает, что с народом считаются, но не до конца, а это, как любое половинчатое решение, может привести к непредсказуемым последствиям.
– Почему же, вполне предсказуемым. Народ выйдет на улицы. По стране вряд ли, а в Москве точно. И выйдет не триста человек, и не тысяча, а гораздо больше.
– Да ладно, – недоверчиво сказал Костя, но вдруг почувствовал, как стук собственного сердца отвечает на его недоверие, с каждым новым ударом все сильнее разгоняя по жилам кровь, – это и есть ваш сценарий?
– Да, – серьезно, глядя ему в глаза, ответил Юрий Петрович. – Таким образом, с понедельника мы вступаем в период растерянности и неопределенности. Но есть и два положительных фактора – начальник сохраняет непоколебимую уверенность и первая часть формулы «низы не хотят, верхи не могут» пока не задействована. А это значит, что у нас есть несколько месяцев на то, чтобы немножко все подремонтировать.
– У нас, это…
– У нас, Костя, это у страны под названием Россия. Можно как угодно не любить нынешнюю власть, называть ее жуликами, ворами и так далее, но на сегодняшний день альтернативы этой власти нет. Надо просто на нее постоянно давить, чтобы она совсем не борзела, выиграть таким образом время, создать и зарегистрировать нормальную буржуазную либеральную партию, привести страну к досрочным парламентским выборам, выиграть их, а потом выиграть президентские, не допуская при этом никаких резких телодвижений.
– И вы думаете, что все это можно будет осуществить? Что все это разрешат? – Костя привык к тому, что Юрий Петрович регулярно удивляет его оригинальными идеями и головокружительными проектами, но все услышанное походило на абсолютную утопию.
– Я думаю, что нет другого пути. Я просто не вижу другого пути спасения страны. Еще одну революцию Россия не выдержит – развалится, я точно не хочу при этом присутствовать, а это непременно произойдет, когда грохнется цена на нефть, если перед тем не начать выпускать пар. Я не вижу другого выхода, а раз я его не вижу, значит, буду реализовывать этот вариант.
– И вы полагаете, что на этот раз вам дадут создать нормальную партию? – Костя по инерции продолжал задавать свои скептические вопросы, точнее сказать, они сами собой выговаривались, а голова в это время начинала охватывать масштабы грандиозного проекта.
– Почему же нам? – первый раз за весь разговор Юрий Петрович попробовал улыбнуться. – Может быть, на этот раз тебе? Ты что, до сих пор не понял, зачем я тебя просил весь этот месяц заниматься блогом, ездить в Пермь, писать письма? И не спрашивай меня на этот раз, серьезно я говорю или нет. Ты просто отстаешь в понимании ситуации на несколько дней, на неделю, может быть, на две, но ты быстро догонишь. Оппозиция себя дискредитировала, у нее нет базы и у нее нет лидеров. В ближайшие месяцы появятся новые лидеры, некоторые уже видны, я знаю, кто их поддерживает, и меня это совсем не радует. Эти люди захотят нового передела и будут вести народ под лозунгом нового передела. Это легко – «Черный Передел»[60] всегда был в России «запахом сезона»[61]. Им надо что-то противопоставить, кроме уже надоевших заключений о том, как важна стабильность, и им надо кого-то противопоставить. Я всегда знал, что наша с тобой встреча имеет гораздо больший смысл, чем зарабатывание нескольких миллионов евро. Я тебя вижу в этой роли. Вопрос в том – видишь ли ты себя. Не отвечай сейчас, подожди неделю, может, дней десять, смотря как события будут развиваться, только, пожалуйста, не снижай активности. Новые лидеры выйдут из блогеров – это уже очевидно. Несколько десятков тысяч читателей и несколько десятков соратников в разных городах – этого достаточно для того, чтобы выходить на трибуну.
– Выходить на трибуну, – повторил за ним Костя, силой воображения пытаясь увидеть себя на трибуне, – …на трибуну чего…
– Стотысячного митинга, и эти сто тысяч в ответ на твой призыв: «Вы хотите этого добиться?», в едином порыве кричат: «Да». Как тебе картина?
– Не задаю дурацких вопросов, понимаю, что вы серьезно, – наконец-то Костя выдохнул и собрался с мыслями, – понимаю, что отстаю от вас на неделю или на две, и все же пару вопросов могу задать прямо сейчас.
– Слушаю тебя.
– Первый вопрос такой. Когда гипотетический «я» стоит на гипотетической трибуне гипотетического митинга и спрашивает у собравшейся толпы, хочет ли она этого добиться, он, собственно, что имеет в виду?
– Не знаю, – Юрий Петрович откинулся в кресле, – не знаю. В американских фильмах в таких случаях говорят «мы сейчас работаем над этим», чтобы смешнее было, но я так не скажу, а потом, откуда мне знать, чего ты захочешь добиться через два месяца или через полгода, слишком быстро все развивается – сейчас какую программу требований не напиши – она через месяц устареть может. Ты знаешь, Костя, я тут с людьми дискуссию вел. Они мне говорят, что у нас сейчас тысяча девятьсот пятый год повторяется, я им – проснитесь, мы не в пятом, мы в декабре шестнадцатого года. В пятом году император манифестом даровал конституцию и, таким образом, получил пространство для маневра. Этой возможности мы лишены, в пятом году у императора нашелся Столыпин, а я похожего даже близко на горизонте не вижу. Но самое главное – в пятом году у подавляющей части населения сидело в голове, что власть императора – от Бога, а это точно не наш случай. А стало быть, и нет у нас стольких лет на раскачку. Правда, тогда была война, это дает нам серьезный выигрыш по времени, зато сейчас – Интернет и социальные сети, что время значительно сокращает. В общем, у меня все. Чего-то я устал за эту неделю. Завтра хочу выспаться и телефон не включать. До вечера все равно никаких новостей не будет. Ну, что скажешь?
– Понимаю, что вы устали, но у меня еще вопрос. Когда окажется, что сценарий ваш неправильный, или пусть даже правильный, но главный режиссер, он же генеральный продюсер, его решил поменять на более привычный, что тогда делать мне и, например, тем, кто за мной пойдет… Это ведь не история с Платоновым, тут не соскочишь.
Юрий Петрович взял неожиданно долгую паузу, прежде чем ответить.
– Ты опять задаешь вопрос, исходя из сегодняшних раскладов. Я не уверен, что к тому моменту генеральный продюсер, которого ты имеешь в виду, будет способен заменить один сценарий другим. Думаю, что он уже не сможет встать над логикой исторического развития и по обыкновению управлять ей в ручном режиме. А если ты имеешь в виду другого генерального продюсера, то его пути, как известно, неисповедимы. Если все пойдет плохо для тебя, или для нас, это будет означать, что и для страны все пошло плохо. Тогда и решение надо принимать. Можно уехать, можно в тюрьму сесть, не знаю, Костя, ты парень умный, доверься себе и прими решение. Обещать только одно могу – я тебя не брошу. Для меня это последний шанс сделать для страны что-то полезное. Я могу себе такую роскошь позволить, потому что не хочу с острова Сен-Бартс наблюдать, как здесь все разваливается. Я слишком русский человек, чтобы со стороны за этим наблюдать, у меня слишком длинная биография, и в ней много такого, что не подходит для современного лидера. А ты чистый в этом смысле. Да и в других тоже. Так что, если предложишь, возглавлю штаб твоей избирательной президентской кампании через шесть лет. Вот так, а теперь все, чего-то я правда устал и голова кружится.
Несмотря на всю фантастичность услышанного, Косте показалось, что Юрий Петрович был с ним сегодня откровенен как никогда. Может быть, он действительно слишком устал, чтобы продолжать сохранять пусть очень короткую, но все равно дистанцию. Может быть, за последние месяцы он дошел до какой-то самому себе установленной черты, за которой все происходящее теряло для него смысл – деньги, влияние, постоянное подковерное единоборство в коридорах власти, попытки убедить людей, которые давно потеряли способность слышать и слушать. Несмотря на свое чекистское прошлое и не менее
