Вдоль по лезвию слов (сборник)

Ко мне возвращается хладнокровие.

– Нет, – отвечаю я. – За мать, которая сгорела как свеча через год после твоего исчезновения. – Я надвигаюсь на него. – За отца, который четыре года умирал от рака желудка, и не ты, а я носил ему утку.

Он отступает в рожь.

– За Рэйчел, которую фашисты угнали в лагеря и сгноили там в дерьмо! – Я ору. – За шесть лет войны, которых ты не видел! За то, что ты сбежал! За то, что ты… – Самообладание покидает меня.

Я бью его, и снова, и снова бью, и кричу:

– Ты знаешь, что такое бомбардировки? Ты знаешь, что такое – когда тебе отказывает единственная женщина, которую ты способен любить? Ты знаешь, что такое – когда вокруг трупы, а ты должен таскать их к грузовикам? Ты знаешь, что такое – когда тебе далеко за сорок и ты добился всего, но впереди уже нет ничего! Всё! Ты, дерьмо, ты бросил всех и сбежал в лучший мир, ты решил спрыгнуть с поезда, да? Сука! Маленький ублюдок! Сволочь!

В моей руке камень. Я бью Харпера, разминаю его лицо в кровавую кашу, он не двигается, он мёртв.

Я встаю. Камень выпадает из моей руки. Я бреду к дороге. Сажусь на Илайю, который покорно ждал всё это время.

Мои руки в крови.

И вдруг я понимаю.

Двадцать минут назад Харпер появился из мира, который закончился двадцать лет назад. Он хотел вернуться. Он обещал вернуться в той записке. Может, он не исполнил бы своего обещания. Может, он соврал.

Я не дал ему ни единого шанса сдержать слово.

Я убил не Харпера.

Я убил мать. И, может быть, отца. И, может, даже Рэйчел. Всех их – камнем, насмерть. Размесил по спелой ржи.

Прошлого не вернуть.

Я останавливаю коня. Спрыгиваю.

Трава. Спелая, свежая трава. Капельки: кап-кап, кап-кап. Как прекрасен этот бесконечный зелёный покров. Я вжимаю щёку в траву.

Я жду радостного вопля, который вот-вот прервёт моё единение с природой.

– Джерри!

Я жду этого крика. Я хочу услышать его снова.

Господи, как хочу!

Хочу…

Примечание автора

Удивительно, но «Здравствуй, Каин» – мой второй рассказ. Первый, «Вернуться героем», тоже есть в этом сборнике.

В «Каине…» я впервые попытался писать в настоящем времени, потому что в тот момент зачитывался Чаком Палаником, – и мне понравилось. Если честно, этот рассказ вообще не требовал фантастической составляющей, поскольку в своём психологическом аспекте был самодостаточен, но так как основной целью написания был конкурс РБЖ «Азимут», пришлось «ввинтить» в рассказ машину времени. На конкурсе, кстати, рассказ занял третье место. Неплохо для второй попытки.

С тех пор утекло много воды, но «Здравствуй, Каин» мне по-прежнему нравится (хотя изрядное количество рассказов, написанных в те времена, я впоследствии стёр и объявил несуществующими). И мне приятно, что он есть в этом сборнике.

Подземелья Третьего Рима

Я спрыгиваю вниз. Сначала кажется, что под ногами ещё как минимум метра два пустоты, но это не так. Когда сжимаешь зубы и перестаёшь бояться, спрыгнуть легко. Там не больше полуметра.

– Пошёл! – кричу наверх.

Даник лезет вторым. Он подвижный как обезьяна, лёгкий и выносливый. И очень весёлый: я ни разу не видел, чтобы он о чём-то грустил.

– Уф! – восклицает он, опускаясь на холодный бетон рядом со мной.

– Дальше! – кричу я.

Третьей идёт Майя. Её надо страховать: у неё слишком слабые руки при росте почти в метр девяносто. Вымахала девочка. Впрочем, она красивая, не отнимешь.

Последним спускается Ёрл. Длинное и дивное эльфийское имя, принятое в глубоком детстве, сократилось и стало удобной кличкой. Напоследок он цепляется хаером за какую-то фигню на стенке колодца и ойкает.

– Полчерепа оторвал, – говорит он уже спокойно. На лице – гримаса.

Я осматриваю свою команду.

– Ну, – говорю, – пошли.

Коридор узкий, стены серые и пыльные. Но есть чем дышать, это радует.

– И чё, это так вот тридцать лет и стоит? – спрашивает Даник.

– Ага, – отвечаю я. – С семьдесят пятого.

– Прикольно.

Всё не так и сложно. Легендарная «Волоколамская», она же «Стадион “Спартак”», она же «Спартаковская», она же «Аэрополе». Единственная подземная станция-призрак Московского метрополитена. Мы нашли спуск через воздуховод с первой же попытки. Ориентировались на северный выход (я прочёл где-то, что с южной стороны станции – глухая стена, выход не планируется). Верёвка, просто верёвка – и мы тут. Ну, конечно, карабины, то есть не совсем уж бечева, а трос альпинистский. Станция мелкого заложения, всё легко.

Идём по коридору. Майя радостно вскрикивает:

– Крыса!

Девушки обычно боятся крыс. Эта – не боится. Крыса, смешное пушистое существо, рассадник болезней, носитель бубонной чумы. Что тут страшного. По сравнению со свиным гриппом в Мексике – ничего.

Голос Майи эхом проносится по коридору.

– Тише, – говорит Ёрл.

Он всего опасается. Он оглядывается по сторонам и иногда светит фонариком назад. Я его понимаю. Идти последним неприятно.

Проход ведёт в нечто вроде тоннеля кабельной канализации.

– Это было на фотках Скорохода, – говорит Даник.

Было. Тут всё было на фотках Скорохода. Скороход спустился на станцию с цифровой зеркалкой и сделал всё, что нужно. Отличная фотосессия появилась в его Живом Журнале и на различных диггерских сайтах. Его фотографии пригодятся для ориентации на «Волоколамской». Я хочу найти что-нибудь такое, чего не нашёл он.

Мы идём вперёд и неожиданно оказываемся в тоннеле с рельсами. Здесь горят фонари.

– Интересно, это отвод или сейчас нас размажет? – спрашивает Ёрл флегматично.

За «Волоколамской» расположен пошёрстный съезд, это не секрет. «Отвод» – неправильный термин. Пошёрстный съезд соединяет разнонаправленные участки пути.

– Нормально, – говорю я. – Нам туда.

Мы идём по путям и метров через тридцать попадаем в основной тоннель. Где-то далеко шумит поезд.

Я оборачиваюсь.

– Так. Мы пережидаем поезд – и бегом по тоннелю за мной. Придавить нас не придавит, но если машинист подсечёт, что тут кто-то шляется…

– Понятно, – перебивает Даник.

Поезд проносится мимо. Это обыкновенный состав из вагонов типа 717/714, ничего особенного. Самые крутые составы ходят по Филёвской линии. Там ещё можно встретить легендарные Е и Еж. Мне они