Он снова покачал головой. Но внешние движения не соответствовали пантомимике его тела. Причём пантомимика выражала не отрицание: скорее всего, он и в самом деле оставался девственником. Просто, как часто бывало, я не мог верно интерпретировать его движения.
«Максу сделали анализы», – вдруг сказал он.
«Откуда ты знаешь?»
«Бруннер с шестого курса ассистировал. А я с ним иногда общаюсь, наши родители дружат».
«Что с ним сделали?»
«Говорят, семит на четверть. Как проскочило – непонятно. Таких отправляют в колонию без права на размножение. Наше общество справедливо».
Он сам не верил в то, что говорил.
Мы уже почти подходили к его дому и остановились, чтобы попрощаться. Мне нужно было сворачивать налево. Погода стояла тёплая, но пасмурная; аллею, по которой мы шли, с обеих сторон закрывали от окружающего мира высокие кусты.
«А если меня заберут? – вдруг сказал Карл. – А если тебя?»
«Мы не семиты».
«Макс тоже не знал об этом. Он тоже голубоглазый блондин, и что?»
Я покачал головой. Было страшно подумать о том, что вот так, в один момент, всё может обрушиться. Карл взял меня за руку.
«Да ладно, – он слабо улыбнулся. – У нас всё в порядке».
Мне не хотелось, чтобы он отпускал меня. Я протянул ему вторую руку, он принял её. Мы стояли рядом, так близко друг к другу, что чувствовали дыхание собеседника. Он дотронулся носом до моей щеки, я не отстранился и почувствовал лёгкий, точно пушинка, поцелуй в щёку; моя рука скользнула на его талию, он прильнул своей щекой к моей.
Мне сложно объяснить гамму чувств, которые обуяли меня в тот момент. С одной стороны, я знал название тому, что происходило между нами. То же самое мы видели чуть раньше между Вилли и его девушкой. Я мог смело сказать Карлу, что люблю его, и не соврать ни в одном слове. Но в это чувство острым клином вмешивался разум. Я не понимал, как подобное может происходить, как мужчину может тянуть к мужчине. В этом чудилось что-то ненормальное, искажённое. С детства естественным для меня было сочетание разнополых людей, разнополых животных; интимные отношения между существами одного пола нигде не упоминались. Представьте себе, что вы никогда не видели жирафа и даже не слышали о том, что существуют животные с такой длинной шеей. И вот вы приходите в зоопарк и видите это огромное пятнистое парнокопытное. Вы в шоке. Вы не могли даже представить, что подобное существует, что у живого существа может быть такая непропорционально длинная шея, такой странный окрас, такие тонкие ноги. В похожей ситуации оказался и я, только в гораздо более острой. Я не просто узнал о возможности однополых отношений между мужчинами. Я внезапно понял, что наше общество не примет и не поймёт таких отношений.
В этот момент губы Карла уже нашли мои, и мы целовались, как неопытные щенки, в первый раз. Я испытывал возбуждение, мой член напрягся. Карл поместил руку мне в промежность и сжимал его через брюки.
Но в какой-то момент я отстранился.
«Нас могут заметить», – произнёс я.
Он тоже понимал это.
«Увидимся завтра», – сказал Карл и провёл рукой по моей щеке.
Я развернулся и быстро, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Дома я прошмыгнул в свою комнату и лёг на кровать. От ужина я отказался, сославшись на то, что очень устал. Сомнения терзали меня. Страшная мысль пришла в голову в связи с недавними событиями в университете. Возможно, думал я, однополые отношения являются прерогативой неарийцев. Возможно, в моей родословной есть погрешности, и я случайно прошёл тест – так же, как это произошло с Максом Штайном. Мои размышления подогревались и тем, что я практически не помнил отца, и самим фактом его таинственного исчезновения. Кто знает, почему он пропал. Возможно, в Южной Америке он не прошёл какой-то генетический тест, и отклонения позволили вычеркнуть его из арийских рядов.
Длительное время я стоял у зеркала и внимательно рассматривал своё лицо, а затем, раздевшись, и тело. Чем-то я напоминал знаменитого героя Карла фон Мюллера, служившего одним из пропагандистских образцов арийской внешности. Причём у меня был более волевой подбородок, что ещё сильнее подчёркивало чистоту моей крови. Длинный узкий нос, высокий лоб, голубые тевтонские глаза – все признаки арийца налицо. Но недочеловек жил внутри меня. Недочеловек тянулся своими тонкими арийскими губами к губам другого мужчины, Карла фон Барлоффа, и ничего страшнее этого я не мог себе представить.
Мне требовался совет. И я понимал, что единственный человек, способный дать такой совет, – это мой дядя Гюнтер. Мысль, что придётся с кем-то поделиться своими сокровенными (и, возможно, запретными) переживаниями, вгоняла меня в панический ужас. Но ещё страшнее казалось прийти на следующий день, сесть рядом с Карлом и как ни в чём не бывало слушать лекции очередного престарелого профессора. Я живо представлял себе, как мы пойдём после окончания занятий по той же самой аллее, и как Карл потянется ко мне, и каким сладостным будет это объятие, и какими страшными могут оказаться последствия в том случае, если подобные отношения всё же ненормальны.
После нескольких часов размышлений (мама куда-то ушла и меня не беспокоила) я твёрдо решил поделиться своей историей с дядей.
На следующий день я шёл в университет с тяжёлым чувством. С одной стороны, меня радовала перспектива увидеться с Карлом, а с другой – я боялся разговора, предстоящего после занятий. Я не стал предварительно звонить дяде, полагая найти его дома (он довольно редко бывал в своём министерстве, потому что занимал какой-то серьёзный пост и мог позволить себе свободный график работы). И всё-таки большая часть моих мыслей была – о Карле.
Когда я вошёл в аудиторию, меня постигло и разочарование, и облегчение: Карла ещё не было. Я поздоровался с однокурсниками, занял своё место и с нетерпением принялся смотреть на дверь, ожидая появления моего друга. Или больше чем друга – в тот момент я не мог толком понять.
Карл не появился. Лекция началась, а я никак не мог сосредоточиться, потому что думал о нём; профессор что-то говорил, чертил на доске, но всё проходило мимо меня, будто я вовсе не присутствовал в аудитории. Я строил всевозможные теории относительно того, что могло произойти. Возможно, Карл чем-то выдал себя, и его забрали – но тогда и надо мной висел дамоклов меч. Возможно, мой друг просто не выдержал психологического давления и остался дома, поскольку понимал, что никакой учёбы в этот день быть не может. Я терялся в догадках.
На семинарах меня не вызывали, лекции пронеслись, как в тумане, и я вышел из университета с пустой головой и расшатанными нервами. Моросил мелкий дождик, и это немного охладило мой разгорячённый ум (в переносном смысле, конечно). Кто-то, живущий внутри меня, требовал идти к Карлу, сделать вид, что просто навещаешь приболевшего товарища, обманывая себя и других. Но разум победил сердце – и я направился в сторону дядиного дома.
Дядя жил в престижном районе, на четвёртом этаже довоенного здания, в огромной шестикомнатной квартире с четырёхметровыми потолками. Когда не существовало центрального отопления, обогреть такой объём не представлялось возможным, тем более, архитектор предусмотрел камины только в половине комнат.
Я позвонил в дверь. Раздалось шарканье, несколько щелчков, и дверь открылась.
«Ба! – воскликнул дядя. – Кого я вижу!»
На самом деле он уже успел рассмотреть меня через глазок, и его удивление было деланым.
Мы обнялись.
«Проходи, проходи, – улыбался дядя. – Чаю?»
Я не отказался. Пока дядя колдовал на кухне, я обдумывал, как начать разговор. Меня всегда раздражали выдержанные в классическом стиле, вычурные интерьеры дядиной гостиной, а огромная люстра пошатывалась, когда мимо проезжал трамвай, и норовила свалиться на голову. Я никак не мог сосредоточиться и блуждал глазами по многочисленным сувенирам, расставленным тут и там по комнате. В
