бледно-розового бархата, это изысканное помещение было предназначено только для избранных. Тем, кто удостаивался чести находиться здесь, подавали самый лучший китайский чай «Твайнинг» и самые вкусные пирожные, причем все это — под звуки арфы, на которой играла артистка, сидящая в углу уютной комнаты.
Мадам Бофон, чья яркая история могла бы сравниться с историей любого члена королевской фамилии, стояла перед Люсиндой и Амелией, внимательно рассматривая рукав платья из темно- фиолетовой тафты, которое держала одна из ее помощниц.
Поджав губы, она потрогала розетку.
— Non[8], это не подойдет.
Модистка жестом отослала девушку и взяла со стола стопку рисунков.
— Ну почему женщина ее возраста настаивает на таких фривольных деталях? Я этого просто не понимаю.
Амелия склонилась к ней.
— А это, должно быть, для леди… э… я забыла ее имя…
Люсинда с удивлением взглянула на подругу — ее попытку скрыть имя владелицы фиолетового платья едва ли можно было назвать удачной.
Мадам Бофон села в кресло и, взглянув на дам с улыбкой, заявила:
— Леди Нортроп, такие трюки со мной не пройдут! Вы прекрасно знаете, что платье именно такого цвета было на леди Суиндон на бал-маскараде у Фостера, и… — Она пожала плечами и продолжила перелистывать журналы. — У нее отвратительный вкус.
Амелия откусила кусочек миндального печенья и закивала:
— Да-да, отвратительный.
— Ну а теперь… — Было очевидно, что мадам Бофон, как и Амелии, этот разговор доставлял большое удовольствие. — А теперь, дамы, нам нужно выбрать фасоны для ваших маскарадных костюмов, а то мы не успеем закончить их вовремя.
Люсинда наслаждалась своим пирожным. Разговоры мадам Бофон и Амелии всегда проходили одинаково: Амелия старалась вытянуть из мадам как можно больше сплетен, а мадам Бофон жаловалась на недостаток времени для создания своих уникальных творений. Однако модистка всегда заканчивала очередной туалет вовремя.
Что же касается Люсинды, то она не имела ничего против того, чтобы сидеть в уютном кабинете мадам Бофон и слушать ее разговоры с Амелией, — пусть даже она уже множество раз была свидетельницей подобных разговоров.
Тут маленькая француженка с торжественным видом вытащила рисунок из стопки, лежащей у нее на коленях.
— Леди Нортроп, мне приснился фасон этого платья!
Амелия взяла рисунок вечернего платья и восторженно ахнула.
— Это действительно необыкновенно! — воскликнула она, разглядывая красивый рисунок.
— Да, — кивнула мадам, — один из самых удачных моих фасонов, полагаю.
Тут вернулась помощница и что-то шепнула на ухо модистке. Та нахмурилась и, резко кивнув девушке, сказала:
— Дамы, я сейчас вернусь. — Она отложила рисунок и грациозно поднялась с кресла, шурша пышными юбками. Затем исчезла за розовым занавесом, оставив Люсинду и Амелию наедине с арфисткой.
Амелия выглянула за занавес, потом, дернув его, потянулась к рисункам, но Люсинда хлопнула ладонью ее по руке.
— Ох! — вскрикнула Амелия, потирая пальцы. — Это было так уж необходимо?
Люсинда с улыбкой кивнула:
— Лучше это, чем гнев мадам Бофон. Она бы обязательно заметила, что ты рылась в рисунках.
Амелия тоже улыбнулась:
— Да, ты, пожалуй, права.
— Разумеется, права, — Люсинда сделала глоток чая и принялась разглядывать миндальное печенье, которое держала в руке.
— Ты его любишь? — неожиданно спросила Амелия.
Люсинда вздрогнула и закашлялась. Потом снова потянулась к чашке из тонкого китайского фарфора.
— Твое молчание надо считать согласием? — с улыбкой спросила Амелия.
Люсинда сделала очередной глоток. Она по-прежнему молчала, так как обещала герцогу не рассказывать Амелии о Гаренне и коринфянах. Но ей очень хотелось поговорить с подругой.
— Ты спрашиваешь о герцоге? — пробормотала Люсинда, стараясь не смотреть Амелии в лицо.
Подруга фыркнула и заявила:
— Конечно, я говорю о герцоге. У тебя ведь нет другого жениха?
Люсинда в ответ пожала плечами. Отставив хрупкую чашечку и блюдце на стоящий рядом столик, она пробормотала:
— А ты как думаешь?
Амелия немного помолчала, потом спросила:
— Он знает о твоих чувствах?
Люсинда тут же кивнула:
— Да, знает.
Подруга обняла ее и задала очередной вопрос:
— А он отвечает тебе взаимностью?
Люсинда со вздохом покачала головой, и из ее глаз выкатились слезинки. Амелия достала из ридикюля кружевной платочек и утерла щеки подруги.
— Шшш… — прошептала она.
— Ты меня предупреждала, — пробормотала Люсинда и снова вздохнула.
— Теперь это уже не имеет значения. — Амелия взяла подругу за руки. — Я наблюдала за Клермоном, когда ты была с ним рядом. И мне совершенно ясно, что он к тебе неравнодушен. — Она убрала мокрый носовой платок в свой ридикюль. — А там, где есть симпатия, всегда есть вероятность, что со временем она перерастет в любовь.
Люсинда грустно улыбнулась. Ведь Амелия не знала всей правды… А если бы знала, то сказала бы совсем другое.
— Ты права, наверное… — Люсинда сжала руки подпруги. — А я… Я веду себя как человек, у которого волос на голове больше, чем мозгов.
— Ты ведешь себя как влюбленная женщина, — уверенно заявила Амелия. — Поэтому тебе нет надобности извиняться за свое поведение.
— Но ты ведь этого для меня хотела? Ты постоянно находила мне женихов, надеясь, что я выберу кого-нибудь из них и безумно влюблюсь в него. Что ж, теперь это произошло… Хотя у меня не хватило ума, чтобы влюбиться в кого-нибудь из твоего списка.
Амелия взяла миндальное печенье и передала его Люсинде. Потом взяла печенье и себе.
— Ну… видишь ли…
Подруги переглянулись, откусили по кусочку печенья — и громко расхохотались.
— Пойми, Люсинда, — сказала Амелия, когда они отсмеялись, — любовь облагораживает душу, а не разрушает ее. Ты это понимаешь?
Ах, как ей хотелось поверить словам подруги! Но поверить было очень трудно. К тому же это ничего бы не изменило — было уже слишком поздно для таких фантазий.
— Значит, ты одобряешь мои чувства к герцогу? — спросила Люсинда.
— Ну… он довольно красив, — заметила Амелия.
Люсинда в задумчивости откусила кусочек печенья и принялась жевать.
— Но он — не единственный привлекательный мужчина в Лондоне. Есть и другие.
— Неужели? — Люсинда в тревожном предчувствии взглянула на подругу. — Значит, твой список
