Вместе с тем и он и правительство не отвергали начатых в Ленинске экспериментов и предоставляли решать самому Ленинску. Только так следовало понимать новое постановление ГКО.
Сильченко вызвал к себе Караматина и Дебрева и протянул им телеграмму.
— Будем решать вместе, — сказал он. — И, очевидно, решение должно быть окончательным. Возвращаться к этому вопросу правительство больше не станет.
— С цементом дело ясное, — сказал Караматин. — Цемента мало, качество его неважное, но все же он поступает. Думаю, просить самолеты для цемента не следует. А вот кислоты пока нет.
Дебрев подозрительно переводил взгляд с Караматина на Сильченко. Ему казалось, что начальник комбината и руководитель проекта уже сговорились между собой и собираются навязать ему свое мнение — без помощи со стороны не обойтись. Все в нем возмущалось при мысли, что придется просить самолеты. В час, когда еще идет битва у Сталинграда, они не имеют на это права! Кроме того, сам он горячее, чем когда-либо прежде, верил в успех начатого эксперимента. Эта вера не была основана на твердых фактах. Скорее наоборот — факты свидетельствовали, что процесс не ладится. Вчера Дебрев приехал в опытный цех, и Седюк сказал ему с отвращением:
— Снова все к чертовой матери проваливается. Не можем удержать температуру.
Слушая Седюка, Дебрев изучал его лицо. По поведению человека, попавшего в сложный переплет, Дебрев умел почти безошибочно определить, выпутается он или нет. Если человек бесится, неистовствует, ругает себя, это хороший знак, такой человек не помирится со своими неудачами и рана или поздно преодолеет их. Тот же, кто лавировал, защищался, закрывал глаза на неудачи, обычно проваливал порученное ему дело. Седюк с горечью и негодованием рассказывал о своих неудачах, кипел, вспоминая о них, а Дебрев успокаивался. На него произвел впечатление и размах проведенных исследований: казалось, все, что могло влиять на процесс, подвергалось тщательной проверке, темных мест становилось все меньше.
Дебрев понимал, однако, что доводы его, основанные на интуиции и внутренней вере, успеха иметь не будут. Еще Сильченко он сумел бы убедить в своей правоте — того иногда убеждали подобные доказательства. Но Караматин признает только расчёты И факты, эмоции для него — что дробь для слона.
И Дебрев, повернувшись к Караматину, сказал ему с вызовом:
— Отказываться от самолетов рискованно, но я предлагаю пойти на этот риск. Мы не в доме отдыха. Сейчас война, риск в каждом серьезном деле неизбежен. Почему мы должны требовать для себя каких-то особых условий, которых другие лишены? Идет проверка, чего мы сами стоим, — так я расцениваю вопрос, заданный нам правительством.
— Все дело в степени риска, — заметил Караматин.
Дебрев ядовито усмехнулся.
— Если кислоту привезут с материка, риск будет поменьше, тут я тоже с вами согласен, Семен Ильич.
Караматин снял и протер свои роговые очки. Без очков глаза его не казались такими большими и странными, они были просто красные и усталые. Он надел очки и заговорил:
— Напомню, что я с самого начала был против нового метода производства кислоты.
— История вопроса здесь ни к чему, — перебил его Дебрев. — Сейчас надо решить — запрашивать или не запрашивать самолеты.
Караматин улыбнулся и неторопливо закончил:
— В первую минуту я расценил предложение Седюка как настоящую авантюру. Московские эксперты, как вы знаете, были такого же мнения. Должен признаться, что я ошибался. Кислоты, конечно, еще нет, но многие препятствия уже преодолены. На меня очень большое впечатление производят последние работы Седюка по автоматическому регулированию температуры в подогревателе и контактном аппарате: тут, по- видимому, лежит искомое решение вопроса. Немецкие секреты, вероятно, именно в этом — в высокой технической культуре режима окисления. При отказе от самолетов риск, разумеется, остается, но это обоснованный, технический риск, а не авантюра. Присоединяюсь к мнению товарища Дебрева — мы не имеем права просить самолеты.
Дебрев с изумлением спросил:
— Значит, вы теперь за? Вот не догадывался! Теперь слово оставалось за Сильченко. Сильченко тоже повел себя не так, как ждал Дебрев. Он присоединился к мнению своих помощников. Тут же набросали ответ Москве. Комбинат сообщал, что справится собственными силами, и отказывался от предложенной помощи. Но, видимо, решение это далось Сильченко нелегко. Он со вздохом признался, берясь за перо:
— Знаю, что правильно поступаем. Думаю даже, что именно этого от нас и ждут, чтоб мы отказались от самолетов. Но страшно — такую ответственность на себя принимать… Ладно, кончим на этом.
— Постойте, — прервал его Дебрев. Лицо его снова стало мрачно и грубо. — С цементом мы еще не все решили. Хочу вашей санкции, хоть и знаю, что вы не любите перемещений: Ахмуразова — в начальники смены, это ему больше подходит. В нынешних условиях на его теперешнем месте требуется более знающий, умный и дельный инженер.
— Что же, не возражаю, давайте кандидатуру на его место, — согласился Сильченко, подумав.
Дебрев прошел к себе в кабинет и несколько минут думал, никого не принимая и расхаживая по дорожке. Потом он потребовал Янсона. Ему ответили, что Янсон ушел обедать. Дебрев распорядился:
— Вызвать его сейчас же ко мне!
Янсон в это время болтал в столовой со своими обычными соседями по столу — Лешковичем и Седюком. Темой беседы была неизвестная радиограмма, полученная утром Сильченко из Москвы. Янсон утверждал, что телеграмма эта очень важна — Сильченко целый час сидел запершись, затем вызвал Дебрева и Караматина. В телеграмме может быть только одно — строжайшая накачка. Темой накачки, очевидно, является серная кислота и цемент.
— Ручаюсь, что главк выносит Сильченко выговор за плохое состояние дел с этими материалами, — говорил Янсон. — Признавайтесь: о чем вы разговаривали вчера с Дебревым?
— Он интересовался, когда пойдет кислота, — нехотя ответил Седюк.
— Вот видите. У Ахмуразова он спрашивал, будет ли такое время, чтоб печь выдавала цемент в достаточном количестве и хорошего качества, — сам Ахмуразов мне звонил. Потом — его лицо. Я еще не видел у Дебрева такого лица, как после совещания у Сильченко.
— Бешеный? — равнодушно спросил Седюк, мало интересовавшийся болтовней Янсона.
— Хуже. Дьявольски спокойный. Каменная неподвижность. Я вам говорю, это еще страшнее, чем все его крики и ругань. — И, энергично набрасываясь на поданный ему суп, Янсон окончил свои изыскания новым утверждением: — Вечером ждите очередного разгона, на этот раз главную роль будете играть вы с Ахмуразовым.
— Ну, из меня сейчас много не выжмешь, — пробормотал Седюк и поинтересовался: — А как идут дела у Ахмуразова?
— Не идут, а плывут, — поправил его Янсон. — Дела плывут по течению волн. Сегодня поступает хороший известняк — он выдает кое-как хороший цемент. Завтра карьеры отгружают ему навоз со снегом — он снег вычищает, а из навоза пытается сделать конфетку. Ничего у него не выходит и ничего не выйдет. Будет сто лет биться — дела не получится.
Лешкович возмутился:
— Ты забываешь, Ян, что наш цементный цех выдает в два раза больше цемента, чем месяц назад! Выпуск продукции непрерывно растет.
— Ну и что же? — с насмешкой откликнулся Янсон, — Щенок тоже непрерывно растет, но до быка ему не дорасти. В два раза больше! А требуется в пять раз больше. Я тебе скажу вещь, которая тебя потрясет: чтоб наладить в Ленинске производство цемента, нужно предварительно решить квадратуру круга. Что вы так на меня уставились?
— Нет, температура нормальная, — озабоченно сказал Лешкович, дотрагиваясь до лба Янсона.
— Именно, квадратуру круга, — хладнокровно повторил Янсон. — Почему Ахмуразов выдает мало цемента и плохого качества? Потому, что у него сырье плохое. Почему он принимает плохое сырье? Потому, что боится провалить план. А почему ему наваливают плохое сырье? Да потому, что он его принимает! Вот
