невольным уважением смотрел на его работу, ему еще не приходилось видеть такого мастерского обращения с кирпичом.
— В руках у каменщика кирпич поет, — говорил сам Козюрин. Он быстро и ловко повертывал в руках тяжелый и твердый магнезитовый кирпич, придавая ему мастерком сложную фасонную форму. — Каменщик, что твой скульптор, чего хочешь из камня соорудит.
Киреев, властно вмешивавшийся в строительство опытного цеха, жестоко обидел Козюрина. Когда отражательная печь была закончена, Киреев как был, в костюме, влез в печь и прощупал рукой каждый шов. Отряхнувшись от пыли, он пробормотал:
— Ничего, сойдет!
Этого Козюрин снести не мог.
— Не ничего, а хорошо, — сказал он с обидой в голосе. — И не сойдет, а так, как надо, лучше никто не сделает, вот что! А если не нравится, так полезайте сами и футеруйте по-своему.
Озадаченный Киреев с недоумением смотрел на Козюрина, потом, вспыхнув, закричал:
— Как это «сами полезайте»? Я же сказал — отличная работа, ничего переделывать не нужно!
Козюрин потом ворчливо говорил своим подручным:
— Загордился очень начальник, «ничего» говорит, когда вовсе хорошо, а не ничего.
Холодок в отношении старого мастера к Кирееву остался. Козюрин с недоброжелательством смотрел за Киреевым, когда тот появлялся в цехе. Седюка он, напротив, полюбил и с охотой показывал ему даже незаконченную работу.
— Тебе, Михаил Тарасович, можно, — говорил он доверительно, — ты человек с понятием.
Когда кладка печи и футеровка конвертера были закончены, Козюрин, прощаясь, долго тряс руку Седюку.
— Заходи ко мне домой, — приглашал он. — У нас комната хорошая, тебе понравится. Чайком угощу, побеседуем. — И растроганно повторял: — Мы же с тобой старые знакомые, Михаил Тарасович, вместе бедовали в дороге.
— Приду, — обещал Седюк. — Немного освобожусь и непременно приду, Ефим Корнеич.
Седюк не уставая присматривался к людям, и каждый день приносил ему что-нибудь новое. Сначала он до хрипоты спорил и ссорился с раздражительным Киреевым, а потом открыл в нем черту, которая сразу примирила его со всеми странностями киреевского характера. Киреев не был ни обидчив, ни злопамятен. Уже наутро он начисто забывал все ссоры минувшего дня и разговаривал с человеком, от которого потерпел обиду, так, словно между ними ничего не произошло. С чужими желаниями и удобствами он не считался, но Седюк видел, что он и с самим собой не церемонился и не требует для себя ни удобств, ни внешних знаков уважения, ни поблажек, если ошибался и убеждался в своей ошибке. Никогда еще Седюк не встречал человека, так фанатически влюбленного в свое дело. В Ленинске для Киреева было только одно место, достойное внимания, — опытный цех. В столовой он ел, не обращая внимания на еду, чтобы только скорее разделаться с этим скучным делом, в кино не ходил, прогулок не терпел, даже газеты, когда они попадались ему под руку, просматривал наспех. Приходил он на работу раньше всех, а уходил с трудом: уже надев полушубок, мог часами стоять перед каким-либо аппаратом и наблюдать его работу, вмешиваясь в операции простого лаборанта. Нередко он ночевал в цехе, в своем крохотном кабинете, на диване, заваленном книгами: для такого нестоящего занятия, как сон, он не считал нужным снимать книги, а только отодвигал их в сторону. Киреев был здоровый, крепкий человек, но панически боялся ветров и мороза. Если Седюк предлагал ему после работы идти в поселок пешком, он восклицал:
— Что вы? На дворе настоящая пурга! Если не придет машина со строительными материалами, я заночую в цехе.
Еще одно удивляло Седюка. В опытном цехе работало много женщин и девушек. Ни на одну из них Киреев не обращал никакого внимания и, пожалуй, кричал на женщин еще более грубо, чем на мужчин. Сотрудницы опытного цеха отвечали ему дружной ненавистью. Киреев, разоткровенничавшись, как-то сам объяснил Седюку причину многих своих странностей.
— Сегодня всю ночь читал, — сказал он мрачно. — Просто отчаяние берет — такую бездну надо знать, что сил не хватает. Понимаете, все надо бросить, на все плюнуть и грызть книги, как голодный корку хлеба, — только так что-нибудь выйдет.
Седюк то и дело присылал Кирееву новых работников, и он с ними не церемонился — не спрашивал согласия, чуть ли не каждый день перебрасывал с места на место. Такие люди, как Варя Кольцова, сразу покорялись и не вступали в споры. А Непомнящий попал в беду. Появившись у Киреева, Непомнящий заявил, что он электрик, и тут же получил назначение — заведовать моторно-генераторной подстанцией. На подстанции работал монтер Мартын Привалов, хороший электрослесарь, добрый и покладистый человек. В опытном цехе Мартын наблюдал за работой генераторной, убирал в комнатах, привозил с базы материалы, был кучером и дровосеком. Он так боялся Киреева, что готов был спрятаться в распределительный ящик высокого напряжения, лишь бы не попасться ему на глаза. Увидев Непомнящего, Мартын сразу смекнул, что перед ним начальство высшего класса, то самое, о каком он всегда мечтал, — человек не гордый, но независимый. Непомнящий бросил грустный взгляд на ровно гудевший генератор и величественно отвернулся.
— Скажи, друг, — спросил он, — есть ли в твоем хозяйстве электрический кипятильник для приготовления чая и куда можно пойти отдохнуть, если нет аварийной работы, а главное начальство ушло?
Такого случая, чтобы в опытном цехе не было аварийной работы, Мартын не помнил. Еще менее вероятным представлялось отсутствие Киреева. Мартын почтительно высказал все это Непомнящему.
— Чай будет готов через три минуты, — сообщил он, поспешно вытаскивая из ящика самодельный кипятильник. — Вот тут, в углу, хорошая скамейка. Если подложить пиджак под голову, можно выспаться.
Непомнящий милостиво кивнул головой и устало опустился на широкую скамейку.
— Ответь, пожалуйста, еще на несколько вопросов, — сказал он. — Как тебя зовут? О родителях не спрашиваю — это пошло. Еще скажи: кто сюда ходит и под каким соусом надо прожевывать приходящих?
Мартын отвечал по всем пунктам:
— Меня зовут Мартын. Ходит сюда чаще всего Газарин, Владимир Леонардович. Это профессор, очень ученый человек, он помогает, если что не ладится. Часто приходит Киреев. Он всегда придирается и кричит. У Бахловой, когда она с ним говорит, дрожат руки, хотя она сама сердитая, а у завхоза лязгают зубы от страха, когда Киреев прибегает на склад.
Лицо Непомнящего выразило презрение и скуку.
— Я говорил с Киреевым семь минут и не нашел в нем ничего страшного. Этот мальчик взбалмошен и мил, не больше. Я знал только одного грозного человека — это был старший бухгалтер Шига. Когда он поводил пылающим взором, костяшки на счетах сами собой двигались и стучали. Это было действительно страшно. Как у тебя с чаем, Мартын?
— Готов, готов, Игорь Маркович, — отвечал Мартын, торопливо наливая чай.
Непомнящий командовал в генераторной всего три дня, но Мартын долго вспоминал эти дни как самый блаженный период своей жизни. Непомнящий взял на себя только одну обязанность — отбивать натиск со стороны. Он сидел на скамейке и разговаривал обо всем на свете, а Мартын, слушая, делал свою работу. Когда из других комнат прибегали за Мартыном, Непомнящий всех прогонял. На Непомнящего посыпались жалобы, и сам Киреев пришел проверить, справедливы ли они.
— Прогонял и буду прогонять всех, кто сюда явится, — холодно заявил Непомнящий. — Дело дошло до того, что подмести комнату или вытащить ящик не могут — зовут Мартына. А у нас генератор доведен до аварийного состояния. Вы что же, хотите, чтобы остановились все работы из-за аварии с генератором? Послушайте, как гудит машина, — разве это нормальный шум, Сидор Карпович?
Генератор, работая, издавал тонкий, звенящий звук. Встревоженный Киреев вслушивался в его мерное, мощное пение, и ему почудились в этом пении посторонние звуки. Он категорически решил:
— Гоните всех в шею, кто ни придет. Сколько вам потребуется времени, чтобы полностью наладить работу генератора?
— За две недели справлюсь, — осторожно пообещал Непомнящий.
